Клейкая лента для двоих - стр. 22
Который раз за сегодня открываю глаза? Или это уже завтра? За окном стемнело, накрыв город мутным от фонарей покрывалом. Щупаю рукой поверхность тумбочки в поисках телефона, и вспоминаю, что он должен быть где-то там, сама не знаю где. Спускаю ноги и от головокружения заваливаюсь назад.
- Давай, Маша. Ты можешь, - шепчу, делая вторую попытку встать. – Ты баба сильная. Вон двоих потянула. Что для тебя встать и добраться до кухни.
Голова как будто услышала и снизила амплитуду кружения. Кое-как, по стеночке, доползаю до кухни и присасываюсь к крану, с жадностью промачивая горло. И наплевать, что она отдаёт хлоркой, настолько живительный эффект, избавляющий от тошноты. Телефон нахожу в сумке, валяющейся в коридоре, снимаю блокировку и охреневаю от количества звонков. Сто восемьдесят шесть. Из них сорок три от родителей, а остальные от братьев – акробатов, чтоб им пусто было. На часах три часа ночи, так что обхожусь с родителями смс и снова ложусь спать. Завтра. Всё завтра.
В таком анабиозе провожу четыре дня. Всё сводиться к разовому приёму пищи, осточертевшей своим однообразием, тремя подходами ко сну, сократившемуся от переизбытка до двух часов, и длительному стоянию у окна. С высоты четвёртого этажа я хорошо проглядываю двор, который поражает своей однообразностью. Они приходят каждый день. По одному и вместе. Сидят на заборчике и смотрят с надеждой в окно. Каждый день на их лицах новые кровоподтёки, ссадины и ушибы. Каждый день их встречи заканчиваются мордобоем. Я этого не вижу, но точно знаю, видя столько ненависти в их глазах.
Конец лета, а у меня поздняя осень. Кажется, от сырости постоянно зябко, от пасмурности клонит ко сну, от серости стонет душа. Через три дня вернутся родители, и мне придётся сильно стараться делать вид, что ещё конец лета.
Звонок в дверь отвлекает от окна, и я не спеша иду открывать. Взгляд в глазок натыкается на цветы, занимающие половину лестничного коридора.
- Что вам надо? – задаю вопрос, держа руку на закрытой двери.
- Доставка цветов, - весёлый голос молодого парня.
- Уходите, - я злюсь, хотя парень не виноват.
- За них уплачено. Вам только надо расписаться, - всё ещё весело вещает курьер.
- Пошёл вон! – срываюсь и смотрю на трясущиеся руки.
Парень что-то бубнит, и его голос вместе с шагами удаляется от квартиры, а я сползаю по стенке, чувствуя, как по щекам текут слёзы.
До приезда родителей всё ползает вокруг, как день сурка. Двое на заборе с подбитыми, но заживающими лицами, звонок в дверь с доставкой цветов или еды, плесневелый хлеб с обрезанными корками и окно, демонстрирующее мою позднюю осень.
Всё немного меняется с возвращением родителей. Плесневый хлеб сменяется на борщи, три раза в день я запихиваю в себя еду, дверь больше не звонит, а они продолжают сидеть. Я натягиваю улыбку, просматривая счастливые лица на слишком солнечных снимках, и, лживо повосхищавшись, тупо пялюсь в учебник, делая вид, что готовлюсь к институту. Мама несколько раз ловит меня у окна, подходит, смотрит и ничего не говорит. Меня тошнит от родительской заботы, тошнит от сидящих внизу, тошнит от серости и промозглости моей осени. Я делаю всё на автопилоте. Чищу зубы, принимаю душ, причёсываю волосы. Мои улыбки дошли до автоматизма, появляясь независимо от меня в нужные моменты, и я всё больше чувствую себя неживой. Будь проклят тот день, когда я захотела поехать в Москву.