Классно быть богом - стр. 31
Это несправедливо в том же смысле, как несправедливо родиться без рук. Это уже непоправимо. И это уже навсегда. Однорукие или безногие люди часто пытаются утверждать, что они не особо страдают из-за своих физических недостатков. Но вы им не верьте. Я был бы в ярости на их месте. Я и так уже пребываю на грани бешенства от собственной жизни, притом что я никакой не калека, и руки-ноги у меня на месте. Те, кто верит в реинкарнацию, говорят, что все наши страдания и беды – это наказание за некие проступки, совершенные в прошлой жизни. Сам я в это не верю, но это отличное объяснение. Люди страдают не просто так. Каждому воздается по заслугам. На все есть причина. Вот что пугает нас больше всего. Больше любого, сколь угодно сурового наказания. Беспричинный удар из темноты – совершенно бессмысленный и случайный.
Пожилой дядька с двумя безобразными сестричками, он не просто так дядька. Он при Божеском деле. Лицо духовного звания. Одет во все черное. Короткие рукава. Высокий жесткий воротник. Сам весь сморщенный, как сморчок, лысеющий, безнадежно старомодный. Но при огромном распятии на груди, покрытом люминесцентной краской.
– А как усердно вы молитесь здесь, в Корал-Гейблсе? – вопрошает он.
Он обрабатывает свою публику. Очень старательно и упорно. А это значит, что он не особенно преуспевающий проповедник. Тот же лама держался с непробиваемым безразличием человека, который ездит по городу на дорогущей спортивной машине последней модели и знает, что его никто не обгонит. Может быть, кто-то и попытается с ним потягаться, но все равно не обгонит. Хорошему коммивояжеру не надо притворяться, что ему все равно: ему действительно все равно.
Безобразные сестрички вроде бы даже слегка оживляются, слушая дядьку с оранжевым крестом. Все трое встают, направляются к выходу. Я как раз допиваю свой кофе – ну, то, что здесь выдается за кофе. Сижу, размышляю, стоит ли мне догнать этого дядьку. Он оставил на столе какие-то брошюрки. Если ты оставляешь брошюрки в таких заведениях, значит, твои дела плохи. Я читаю: «Бесплатный медицинский осмотр души. Обращайтесь к иерофанту Джину Грейвзу».
Я оставляю на столике щедрые чаевые, но официантка подавлена, и, похоже, ее уже ничего не радует. У меня почему-то всегда возникает странное желание быть дружелюбным с официантками, таксистами или администраторшами в отелях. Хочется как-то их подбодрить. Сказать, что я очень их понимаю. Им целыми днями приходится общаться с законченными придурками, но я не такой. Нет, не такой. Мне хочется нравиться людям. Почему?
Наконец возвращаюсь к Сиксто, где меня ждет Напалм.
– Мне тут попалась рекламная брошюрка автопоезда Шарк-Велли в Эверглейдсе, – радостно сообщает он и предлагает съездить туда на выходные. Я всерьез размышляю о том, чтобы принять приглашение. В общем-то, парк Эверглейдс – интересное место. И у меня нет никаких планов на выходные. И почему бы действительно не съездить, не посмотреть?
Хотя, как ни стыдно мне в этом признаться, мне как-то не хочется, чтобы меня видели вместе с Напалмом. Потому что я буду стесняться такого общества. Если бы мы познакомились с ним еще в школе, я бы скорее вошел в горящее здание, чем показался на людях в компании с Напалмом. Но с возрастом начинаешь осознавать, что если поблизости обретаются люди, которые явно тебя не стоят, это все-таки не смертельно. Потому что все понимают, что эти явные неудачники никак не могут быть твоими друзьями. Они просто тянутся к тебе, желая приобщиться к чему-то лучшему в этой жизни. Кастовость существует, и никуда от этого не деться. Лучшие игроки в моем гольф-клубе едва кивали мне при встрече. Почему? Потому что им было без надобности со мной здороваться. С меня было нечего поиметь. Они активно общались с другими хорошими игроками или просто с влиятельными людьми. Вежливость – она только для тех, кто может быть нам чем-то полезным. А остальные обойдутся.