Кинжал для левой руки - стр. 32
– Дочь! – коротко бросил офицер, и ввел в подъезд Надин, оставив юнкеров гадать, чья именно она дочь – морского министра или кавторанга.
В подъезде их остановил еще один караул – из ударниц женского батальона. Надин только слышала о женщинах-солдатах, но видела их впервые и потому, пока Дитрих объяснялся со старшей, во все глаза разглядывала странных бойцов. Как ни огрубляло, ни кургузило их солдатское платье, все выдавало в них сестер по полу: и нежные щеки, и проколотые для серег уши, и пышные волосы, хоть и коротко стриженные, но так и не подмятые папахами… Она смотрела на них изумленно: «Как вы решились? Как так можно? Женщина – и винтовка? Женщина – и погоны? Женщина – и война?»
– Что, в пополнение нам? – кивнула ей на прощание начальница караула – рослая деваха с унтер-офицерскими лычками на измятых погонах.
Надин, стесняясь своего праздно-нарядного облачения на фоне суровых рубищ, не нашлась что ответить и пожала плечами так, как будто и в самом деле собиралась поступить в батальон, да только не уверена – примут ли?
Она поспешила за Дитрихом по лестнице, подальше от прочих расспросов и вскоре растворилась в общей суете дворцового муравейника. Она впервые попала в Зимний и, хотя посещала балы в других столичных дворцах, была захвачена великолепием его коридоров, маршей, галерей, по которым вел ее провожатый. Впрочем, Дитрих и сам бывал тут не часто – сбился, заблудился и стал просить какого-то прапорщика отвести их в Белый зал, где, как выяснилось по расспросам, находилось Правительство, а значит, и контр-адмирал Вердеревский со своим морским окружением.
Краснощекий юнкер с красными же погонами стоял на посту перед бело-золотыми нарядными дверями.
– Простите, но туда нельзя, – вежливо преградил он дорогу. – Идет заседание.
– Давно? – спросил Дитрих.
– Давно.
– И сколько еще продлится?
– Кто ж это знает? – пожал плечами юнкер. – Простите, но мне нельзя с вами говорить. Я – на посту. Вы пройдите в покои – там на банкетках и ждите.
Ничего другого не оставалось… А вокруг творилось великое мельтешение военных людей, умноженное зеркалами. Сновали по коридорам лощенные в обтяжечку юнкера, мешковатые стриженые ударницы, сбегали и взбегали по лестницам, не теряя выправки, придерживая шашки, офицеры. Все они мчались куда-то что-то выяснять, сообщать, требовать… Все они путались в мраморном лабиринте дворца. Все спешили с одной и той же маской горестной заботы на лице…
Ах, как странно было видеть букеты штыков, составленных в козлы винтовок под бронзовыми округлостями нимфы; или коробку с пулеметными лентами у мохнатых ног резного сатира, солдатские тюфяки под драгоценными гобеленами… Это нелепое смешение дворцового искусства и неказистого быта, суеты и вечности наполняло душу тоскливым ожиданием надвинувшегося вплотную конца света. И еще страшно дуло отовсюду, потому что некоторые окна были распахнуты и по коридорам плохо протопленного дворца гуляли сквозняки. Надин поплотнее запахнула пальто.
– Мерзнете? – не укрылось от Дитриха. – Хорошо бы чего-нибудь горяченького выпить… Эй, голубушка, – окликнул он ударницу с медным чайником. – Нет ли у вас тут где-нибудь буфета или что-то в этом роде?
– Какой сейчас буфет?! Чаю хотите – идемте со мной… Воду, черти, отключили! Вот еле набрать успела.