Кино и прочее - стр. 2
– А ты, матушка, не думай о том. Наш сын – богатырь. Еще не выкован кладенец5, что его жизнь оборвет.
– То же и отец твой говорил и матушка, а я за тебя все одно богу молилась.
– Что ж, мать, пришло время за сына молить… Не убивайся, Любонька. Вернемся живыми и невредимыми. Не для того я сына пестовал, чтобы он голову сложил под мечами табунщиков. Вернемся, матушка. Вернемся вскорости!
Он вынул из ножен, блеснувший на солнце булатный меч. Солнечный зайчик пробежал по бревенчатой стене боярского дома и отскочил от расшитого каменьями и жемчугами венца девушки на крыльце. Через мгновение вышел к ней Евпатий. Была на нем льняная рубаха, аксамитовая тонкого бархата безрукавка, льняные же шаровары и кожаные сапоги с острыми каблуками:
– Здравствуй, Настенька!
– Здравствуй,– она взяла его за руку.– Неужто на сечу идешь?
– Выходим с рязанским полком в Дикое поле,– кивнул Евпатий.– На княжьем дворе ратники собираются.
– Бросаешь меня… Не о том я думала, суженый мой. Не о проводах твоих, не о кручине девичьей.
– Настенька,– Евпатий обнял ее.– Побьем мунгалов, а как вернусь: с нашего двора в терем твой в тот же день сваты пожалуют! Люба ты мне! И всегда люба была!..
Отец с матерью смотрели на них с улыбкой.
– А мы тебя и теперь же дочкой рады назвать,– произнесла боярыня.
Евпатий выпустил Настеньку из объятия, девушка сошла с крыльца и поклонилась им в пояс:
– А я вас и теперь матушкой с батюшкой величать готова.
Евпатий тоже сошел с крыльца и поклонился отцу с матерью:
– Батюшка, матушка, прошу вашего благословления! Как вернемся с Дикого поля, прошу обвенчать меня с Настенькой!
– Вот вам наше родительское благословение!
И боярин с боярыней ответили поклоном сыну с будущей невесткой.
Челядь боярская с любопытством смотрела на них, на женских лицах вспыхивали радостные улыбки.
Такие вести скоро по белу свету разносятся. Уже к вечеру Рязань знала – к осени боярин Данила Михайлович сына оженит. Настенька была младшей дочерью рязанского боярина Вадима Даниловича Кофа. В лето одна тысяча двухсот двадцать третьего года от рождества Христова пошел ей шестнадцатый год.
На дворе князя было тесно от удальцов, стекавшихся в рязанский полк. Дружинники, носившие единый доспех, только посмеивались, встречая старых знакомых.
– А ты, Еремей Салаватович, никак татар потрепать решил?!– спрашивал одного из витязей княжеский сотник.
– Слыхал я, мунгалы бессчетно половцев разорили,– отвечал тот.– Князей сделали пастухами, женок да дочек наложницами. И пограбили куманов изрядно. Теперь склады татарские ломятся от богатств половецких! Неужто не побьем нехристей?! Неужто не отымем того, что у нас половцы уворовали?
– А я слыхал,– вступил в разговор другой из витязей,– мунгалы добычу с собой возят и не верят никому, ни товарищам, ни родичам. Такое их особое воровское и злобное племя. А десятину хану Чагонизу несут. И такой заносчивый сделался тот хан, что ни злато, ни каменья его не радуют!
– Мы и Чагониза в Диком поле отыщем!– уверенно кивнул Еремей Салаватович.– От узорочья рязанского ни один ворог не ушел!..
– Глянь-ка, сват, хоробры пожаловали,– оборвал его сотник.– Здрав буде, Булат Коловратович!– приветствовал он боярина Булатова.
– Здравствуй, Иван Емельянович,– отозвался тот.
– А вот и други мои!