Киндер-сюрприз для декана - стр. 7
— Ну что, может, расскажешь, как дело было? — спрашиваю спокойно. Хочется выстроить в голове картинку. — Как ты ему голову пробил?
Сзади доносится громкое сопение.
Кошусь назад — вижу, как Антон недовольно крутит туда-сюда пуговицу. Говорить не хочет. Ладно, попробуем наводящие вопросы.
— Ты его ударил?
Резко дергает подбородком. Нет!
— Бегал за ним с топором?
Тоха зыркает на меня как на чокнутого.
— Должен же я убедиться, что ты меня слушаешь, — фыркаю я, — а что тогда? Толкнул? Он ударился обо что-то?
Антон сжимает губы и покачивает головой.
Классика. В каждой школе найдется две дюжины историй, и в каждом классе будет минимум одна-две парты, окропленные кровью ранее учившихся.
Ладно, кажется, разговор не складывается. Надо уже ехать, а то… А то даже запах её духов из кабинета Васнецова выветрится.
— Этот жиртрест обзывал маму уродкой, — неожиданно сознается Антон.
Его голос звучит надломлено, взволнованно, в нем чувствуется концентрированная боль и злость.
И все-таки, нам нужен нормальный психолог. Тот, который сможет помочь Антону пережить эту потерю. Потому что я не вывожу — это очевидно.
— Мы с тобой ведь как-то говорили про это, — говорю, потому что не могу упустить момент, когда Антон еще не закрылся. Иногда после скандалов в школе он молчал и по два дня. Психолог советовал не упускать таких вот зацепов.
— Веригин не видел твою маму, Антош, — старательно истребляю в голосе все, что могло бы звучать как обвинение, — так что слушать его…
— Видел, — отрывисто бросает Антон, обнимая себя руками, — фотку в интернете нашел. На телефоне показывал. Издевался. Говорил, она похожа на лысую обезьяну.
На пару секунд в машине ничего не слышно. Только мои глубокие вдохи и выдохи.
И вот за это они предполагали, я должен был заставить сына извиняться?
Да я вполне готов добраться до Степиного папаши и выписать ему путевку к его дорогому стоматологу. Да кто бы мне дал…
Я понимаю.
Понимаю, что враг не по моим возможностям, понимаю, что таким поведением разрушу карточный домик нашей с Антоном жизни, которая и без таких вот штормов ходуном ходит и на соплях держится.
— Пусть скажет спасибо, что отделался двумя швами, — наконец произношу, и завожу машину, — ты молодец, Антоний. Ты защищаешь маму. Кто если не ты?
Мы наконец-то отъезжаем. Ужасно поздно, но я уже думаю об этом почти со смирением. Значит…
Слово “не судьба” не желает даже появляться в моих мыслях.
— Папа, — голос Антона еле-еле шелестит, как и всегда, когда он так меня называет, — а можно как-то ту фотку… убрать из гугла.
Тяжелый вопрос. Потому что на самом деле — это сложно, с учетом того, что рекламные мероприятия по сбору средств на очередной сеанс химиотерапии были грандиозными…
Интересно, какими весами отмеряется, кому от рака жить, кому умирать? Кто-то борется и умирает, кто-то бухает и живет абы как десятки лет подряд.
Вера была из тех кто борется. Сражалась до последней секунды жизни, лишь бы не оставлять Антона, но…
Жизнь — жестокая мразь.
И любит уязвимых пинать в живот ногами.
И ведь не защитишь от неё. Не убережешь. Все что могу — разбираться с уроном. Из раза в раз. Не успеваю предотвратить.
— Я напишу тому волонтеру, что занимался сборами для твоей мамы, малыш. Попробуем удалить, — обещаю устало. Слышу с заднего сиденья облегченный вздох.