Каждому свое. Испытание на прочность - стр. 74

– Ты уверена?

– Я не уверена. Я знаю. Я даже знаю, какие конкретно проблемы мы им сегодня создали. И у меня есть мысль, как можно усилить эти проблемы. Уверена, Ли Янь тоже не оставит выходку корпов без последствий.

– Спасибо, Старшая, – Хён Джун снова поклонился. – Прости, что усомнился в твоем решении.

– У тебя есть право спросить, ты им воспользовался. У остальных в тройке так же тяжело на душе?

– Да, – чуть поколебавшись, ответил боец.

– Перескажи им наш разговор. До утра вы свободны.

– Да, Старшая.

Су Мин коротким жестом отпустила бойца, и тот, последний раз коротко поклонившись, отошел к люку, а через миг исчез. Женщина же, наконец, с облегчением выдохнула и растрепала волосы.

День, и правда, вышел очень непростым. Зато заканчивался прекрасно!

* * *

Су Мин и боец ушли в здание, Абэ же задумчиво потягивал пиво. На душе было смутно: глодала глухая досада, что разговор, которым он так тяготился весь день, пришлось отложить. Острое чувство вины мешало посмотреть на ситуацию трезво и непредвзято.

Сестры вроде бы не выглядели оскорбленными, держались уважительно и приветливо, но… Он ведь был виноват! Перед обеими. Из-за него одна попала в руки кровожадных скотов, а другая лишь чудом и с огромным риском смогла ее освободить.

Его поступок снова спровоцировал роковую череду случайных совпадений. Что это? Внезапный оскал Судьбы? Или уже закономерность? Рок? Проклятие? Собственная глупость? Что он упустил? Где просчитался? А может, вне зависимости от его попыток, и вообще каких бы то ни было усилий, всё повторится? Снова.

Он прикрыл глаза. Вдруг отчетливо вспомнился запах моря. Запах соли и йода. Вспомнилось красное заходящее солнце, отражающееся от бесконечной водной глади, вспомнились собственные пересохшие губы и ходящее ходуном сердце. Как руки стискивали борт, как хотелось перемахнуть через него, прыгнуть в воду и плыть, пока не оставят силы. Всё равно никуда бы не доплыл, но, по крайней мере, до последнего дыхания хоть как-то бы двигался вперед – туда, где его ждали и куда он уже не успевал.

Сердце рвалось, но можно было лишь смотреть, как в верхнем левом углу визора электронные часы отсчитывают последние часы до полуночи. Последние часы ее жизни. Его жизни. Просто жизни.

Самое сложное на свете – кричать в душе от ужаса и отчаяния, но сохранять лицо. Физическая боль и вполовину не так мучительна. Поэтому он стоял у борта поврежденного катера, устремив невидящий взгляд туда, где небо и вода соединялись на горизонте, туда, где готовилось кануть в багровые волны красное солнце. Электронные часы в верхнем левом углу визора равнодушно отсчитывали время.

К утру отчаяние отпустило. Всё было кончено. Уже никуда не хотелось плыть. Уже некуда было спешить. Он опоздал. Всё случилось. Он знал, что случилось. И чувствовал себя предателем, обманщиком, последней тварью. В душе воцарилась холодная пустота.

Поэтому, когда за их группой, наконец-то, прислали другой катер, когда они достигли порта, когда все-таки сошли на сушу, он… он уже не торопился. И не смотрел на часы. Время утратило всякое значение. Он знал, что Миюки уже убила себя, уходя от позора, на который ее обрекла мужская самоуверенность и мужская же глупость. Ничего нельзя было изменить. Все, что ему осталось – хана-кандзаши с шелковым ирисом, воспоминания об одной из улиц Киото и чувство глубокой неискупимой вины.