Кавказские новеллы - стр. 40

Он не сбежал, не струсил, а, уходя на север, неизменно возвращался на юг. Он не пособничал агрессии, никого не предавал. Он никогда никого не предавал…

В этот прилёт я его не встречу. Он не придёт на помпезное открытие памятника, на митинг – не в его манере. Джоджр придёт после всех, задумчиво посмотрит на новую статую, отметит, что изваяна она без советской одиозности – Коста сидит, задумавшись, он тонок, аристократичен, одухотворен, прекрасен, мудр и вечно юн.

Я придумала эту акцию с заменой скульптурного портрета для народных старейшин, и они осуществили перелёт со статуей на борту в дар мужественной южной столице древней Алании.

Но ко всему, это мой тайный дар Джоджру, поощрение его литературных исканий, когда он признавал меня единственной слушательницей его сказок.

Прошедшая война против нашего народа научила нас обоих чувствовать глубоко, до потрясения, но чувства эти теперь касаются таких понятий, как кровь, народ, этнос.

Издатель, который иногда публикует в своём журнале мои новеллы – тоже в прошлом стяжатель славы стервеца, но на другой территории – однажды вспомнил:

– Много лет назад мой друг Джоджр сказал мне: “У меня есть девочка, я её воспитываю…”

– Да, – ответила я – это было ровно один день! Мы тогда вышли в ослепительно солнечный бесснежный год: я – в нарядном белом пальто с бантом на груди, он – в розовой сорочке и песочного цвета костюме, счастливые и беспечные, чтобы получить то будущее, которое теперь у нас в прошлом…

2000 г.

Он сказал им, если вам понравился мой конь, возможно, я отдам его. И кинул девой рукой край уздечки одному из них. Пока тот ловил, правой он всадил ему в лоб пулю из нагана и убил наповал.

В тот день Хаджи-Мурат отъехал на коне от своего села Зилга по краю кукурузного поля со стороны села Даллаково, откуда слишком часто предпринимались набеги.

Когда-то в горах, в древнем аланском ущелье было пять сёл и одно из них – Даллагкау, что означало «нижнее село». Осетины оттуда ушли за Терек, а туда зачастую отовсюду сбегались абреки, перемешивались, и это уже были другие люди.

Они тоже однажды покинули ущелье Джейрах, чтобы вместе с селом уйти на плоскость. Село ушло с названием, изменённым на свой лад.

И теперь на кукурузных полях Зилга слишком часто обнаруживала себя засада с той стороны.

Засада для зилгинцев дело обычное, и Хаджи-Мурат ожидал, что там несколько человек, но на этот раз оказалось двое. Наставили ружья, заставили поднять руки. Кричат – лошадь давай!

Убив одного, он соблюдал кавказский этикет, не тронув второго.

А тот, как только увидел друга мёртвым, завопил, сваливая всё на него, безгласного: «Ей-бог, мой не виноват, он мне сказал!», после чего Хаджи-Мурат вынес ему убийственный приговор:

– Ты предал своего товарища!

И сделал рукой знак погрузить мертвеца на его же коня и отвезти туда, откуда они пришли – в Даллаково.

Сам же поскакал в Зилгу.

Дома он переоделся, надел бешмет из домотканого белёного сукна, на пояс под ним прицепил лимонку, протянул петлю от чеки в ложный карман с тем, чтобы в любой момент мгновенным и точным движением продеть в эту петлю палец.

Больше никакого оружия с собой не взял и отправился в Даллаково, потому что покойника должны были похоронить до сегодняшнего заката.