Каторгин Кут - стр. 43
– Я вот что думаю, – начал дед Архип, – Ты, Степан Фёдорович, Марье нашей за сына стал, потому не тужи, оставайся в дому, сколь тебе надо. А надумаешь насовсем остаться – примем тебя, родной ты нам ужо стал. Дом добрый, справный, живи, а чем надо – поможем. Да и сам ты мужик хороший, глядишь и хозяйку приведёшь сюда. Мы все своим хозяйством давно живём, вот и станешь нам за брата!
Степан с удивлением обвёл всех глазами, как же…ведь чужой он им… но мужики согласно кивали головами, женщины смотрели одобрительно.
– Благодарствуй, Архип Гаврилович! И вам всем земной поклон, и вы мне все родные стали! Да только думал я по весне-то в родную сторону отправляться, у меня ведь матушка… может жива ещё, хоть вестей от неё я давно не получал. А всё же надеюсь, может жива, родимая! Мне здесь и места нравятся, и люди всё хорошие, душевные… а всё же… думал, может и вернусь опосля… как будет, только Богу ведомо.
– Да что, ежели так, то конечно надо идтить, – сказал дед Архип, – Марья мне говорила про то, зачем ты в родные края вертаешься. Не сказывала она никому, а болела сама последние-то свои дни, хворь всё шибче её мучила, вот и просила меня… Ежели не станет её, не бросить тебя, Степан, подсобить. До весны покуда тут живи, а хошь дак ко мне перебирайся. Рыжуху свою Марьюшка тебе велела отдать, так что уж не пешком по весне в путь неблизкий отправисся. Соберём, что надо, да обратно станем ждать, коли надумаешь.
Сидящий рядом со Степаном Макар похлопал его по плечу, горько покачивая головой, тяжела эта доля, горька потеря.
Осиротел дом, словно бы даже и поник, не таким стал светлым, с ним вместе словно бы и сам Степан осиротел, всё думалось – вот откроется дверь и войдёт названая матушка, глянет эдак-то строго и по-доброму…
Дед Архип Степана не оставлял, приезжал часто, бывало, что и оставался на пару дней. У него во дворе теперь Макар заправлял, когда отец в отъезде бывал, да и силы у старика уже были не те, вот и жалели его сыновья, сами хозяйство справляли.
– Я ведь утаил от тебя тогда, – сказал как-то дед Архип, когда сели они со Степаном чаёвничать вечерком, – Думается мне, что неспроста Марьюшка наша… я там глядел – следы были на снегу, словно Рыжуха шарахнулась, словно испужалась кого. Может зверь выскочил, да и Марьюшку испугал, вот сердечко то и не сдюжило…
– Матушка никакого зверя не боялась, – задумчиво проговорил Степан, – Ты, дедо, и сам знаешь, как она с мужниным ружжом управлялась… А что, дальше в лес ничего не смотрел, какие следы были?
– Да нет, словно бы и заметено всё, снег рыхлый был тогда. Кто теперь знает, что там случилось, а я это тебе к тому говорю… Ты и сам знаешь, какие слухи ходят, а ты тут на выселке один-одинёшенек. Собирайся ко мне, дом закроем, ставни заставим, скотину ко мне али к Агафье на двор. Всё не так за тебя боязно будет, – дед Архип помолчал, – Сказывают, что опосля пожара-то в Ярмилино молодцы незнакомые нет-нет, да и появятся, словно бы проездом или по делам. Кто-то с пьяных глаз видать про кошель разболтал, дак и стали ходить с расспросами, дознаваться… Не Микитины ли робяты, я вот что думаю! Такие гроша из рук не выпустят, а тут целый кошель, серебро, да червонцы были, сам же видал. А Баланов, урядник-то ярмилинский, неплохой мужик, да только… как вина выпьет, дурак-дураком, прости Господи! Мог ведь и про тебя рассказать, что ты кошель-то отыскал, да их известил о находке.