Кататония. Палач миров - стр. 30

– Костя, успокойся, – Влада сердилась уже не только на мать, но и на мужа. – Она делает, что может. Комп твой не пострадал, посуду я помою, стену ототру, не впервой. Не случилось ничего непоправимого.

– Да е-мае! В тот-то и дело, что НЕ случилось! Когда ребенка с няней оставляешь, она хоть занимается им. Развивашки там всякие. А тут что? Сидят дома, квартиру разносят.

– Ну и что?! Я и приберу! Твоя мама вообще с внуками не помогает.

Костя замолчал. Отвернулся к окну. Сказал спокойно:

– Ты права. Лучше уж вот так с внуками общаться, чем вообще никак.

Влада встала, подошла у мужу сзади, обняла со спины. Как бы много она отдала, чтобы разделить Костины боль и обиду! Костя любил сыновей, и его больно ранило, что его собственная мать не хотела видеть внуков чаще раза в полгода. Влада не могла объяснить мужу то, что поняла сразу, едва родился Ростик: свою тщательно скрываемую нелюбовь к золовке Вера Григорьевна переносила и на ее детей. То, что они были и детьми ее обожаемого сына, Веру Григорьевну волновало очень слабо.

Не стоило бить мужа по больному месту, но Влада чувствовала необходимость защитить собственную мать.

Из детской донесся вопль, за ним – грохот.

– Иди посмотри, что у них там, – сказал Костя, разнимая Владины руки. – И гони купаться обоих вместе. Им давно пора спать.

Спустя час, обнимая заснувшего Ромку, Влада снова вспомнила встречу со Стасом.

«Как-нибудь переживу», – решила она.

Глава 9

Небольшой городок Олькон располагался на юго-западе от Академии. В хорошее время всадник преодолел бы расстояние между ними за три дня, но в исчезающем мире сложно полагаться на привычные вещи. Сложно планировать дорогу, зная, что сама дорога пропадет в любой момент.

Рене выехал из города и ехал через поля. Наезженный тракт пролегал по ним плавными изгибами. То тут, то там встречались путники: кого-то Рене опережал, кто-то ехал навстречу. Кони их ползли со скоростью червей, сами люди выглядели усталыми.

«Почему они существуют, а магистр Мелиссар – нет?» – спрашивал себя Рене и тут же отвечал словами Абеляра: «Потому что в гибнущем мире условности теряют значение».

Чем больше Рене размышлял, тем больше соглашался: его мир местами был лишен логики. Непродуманным осталось не только отсутствие какой-то формы поклонения Создателю. Рене понял, что не особенно много знает о том, как и где проходят границы родного Княжества, что находится за ними. Вызывали вопросы некоторые моменты устройства быта.

Будто плохой художник взялся писать картину, да не разобрался с цветом и тенью, из-за чего пейзаж лишился естественности. От этого становилось еще страшнее. Одно дело – знать, что ты и все, что тебя окружает, созданы чужим разумом. Другое – понимать, что разум этот не самый разумный.

«Что если Создатель – сумасшедший?» – думал Рене, и от этих мыслей его спина покрывалась мурашками.

Хорошо было плетущимся по дороге людям. Никто из них не задумывался о смысле бытия и вопросах сотворения мира. Возможно, некоторые и вовсе не понимали, что происходит нечто неправильное.

«Эмиль же не понимал, – подкреплял Рене свои мысли дополнительными доводами. – Чувствовал, что ему плохо, но не особенно задумывался, отчего. Магистры, похоже, не понимали, а ведь они умные люди. Видимо, лишь немногие, что пободрее других, успевают трезво поразмыслить… себе на беду».