Капли Персиковой реки - стр. 14
Музыка оборвалась, наступила тьма. Голос ведущего трагическим голосом объявил о том, что нелегко ковалось счастье рабочего человека, были годы тревожные. В кольцах софитов появились живые актеры. Пьеса началась. Надо сказать, парни и девчонки старались. Я им поверила и даже вздрогнула от крика белого офицера. Он так лихо шваркнул стулом об пол, когда допрашивал какого-то оборванца, что зал ахнул. Наши были в буденовках, плохие в фуражках и портупеях. Оборванцев увели на расстрел, но красная армия всех сильней. В общем, все счастливы, снова детский хор – эх, хорошо в стране советской жить, и, наконец, занавес.
…Мы зашли в пирожковую. Бабуля купила мне какую-то пенистую, серо-коричневую жидкость в граненом стакане и симпатичный пухлый пирожок на блюдце. Жидкость, наверное, кофе с молоком, все вокруг пили его с удовольствием. Сидячих мест здесь не было, только высокие круглые столы. Я сидела на подоконнике и смотрела в окно. Хотя, в пирожковой было интереснее. Мужики за дальним столиком украдкой разливали портвейн по стаканам. Пьяная дама в детском пальто кривлялась, кого-то пародируя.
– И вот так он мне, блядь, и вот так!..
Ее противный смех напоминал скрип пенопласта.
Помню, мужика в подворотне, его осоловевший взгляд из-под кепки, он держался за стену, не мог сдвинуться с места. Много было пьяных вокруг, но все тихо, без шума, как будто, так и должно быть. На Литейном проспекте видела, как вдоль тротуара медленно шла лошадь, запряженная в телегу, в телеге сидел мужик, почему-то в ватнике и зимней шапке.
В булочной бабушка огромной вилкой на веревочке мяла батоны, вилку ждали другие люди. Над полками висело строгое объявление – «руками не трогать». Хлеб взяли без вилки, свежайший, сочился влагой. Жаль, что нельзя чувствовать запахи.
Невский проспект изменился за два часа. Корявые автомобильчики плыли потоком от светофора к светофору, много троллейбусов и такси. Народу, как и в нашу эпоху, только хвосты очередей торчали из продуктовых магазинов. Самая длинная в «Север – торты – пирожные». За Садовой, напротив Гостинки еще один хвост, безумный, хаотичный. Никто еще не знал за кем стоять, люди нервничали. Над стеклянными дверями вывеска «сыры – колбасы». Бабушка, словно пантера, почуявшая добычу, принюхалась и сказала:
– Стой здесь, никуда не уходи.
Она достала из сумочки какое-то удостоверение и нырнула в круговорот из оскаленных ртов и выпученных глаз.
…Окружающий черно-белый мир немного оживляли артефакты красного цвета. Например, бесконечные лозунги «воля партии – воля народа» и телефонные будки. Люди с одеждой не заморачивались. Все мужики в пиджаках, их надевали даже прямо на майку или тельняшку. Женщины выглядели повеселее, иногда даже в очень приличных кофточках, но все равно, преобладали страшные юбки и платья, как у бабушки.
Я пыталась разглядеть на той стороне проспекта деловых людей у Гостиного двора. Но ничего подобного не наблюдалось, только на балконе второго этажа такое же столпотворение. Но, там стояли смирно, не суетились. Рустик рассказал потом, ходила легенда, что на втором этаже, в отделе «одежда», каждый четверг и субботу выбрасывали индийские джинсы. Но, опроверг сам себя, эта легенда из восьмидесятых, где они были в прошлый раз, а сейчас, по его аналитике, конец семидесятых, если судить по остроносым ботинкам на высоком каблуке у модных мужчин. Модные мужчины торговали еблом у ресторана «Невский» и у какого-то кафе на углу с Литейным проспектом. Мы проходили мимо, но я не обратила внимания. Рустик успокоил, сказал, есть вероятность, что мы здесь не последний раз.