Капкан для (не) Весты - стр. 37
А к двум ночи в ее мыслях прочно засел грустный образ отца, повторявший одну и ту же фразу: «Вернись, не буду заставлять». Нет, не мог родной отец врать о таком! Ну вот не мог, и всё. Веста ухватилась за эту спасительную мысль и всем сердцем в нее поверила.
К тому же сколько ей прятаться? Не будет ведь вечно сидеть взаперти, а каждый выход — угроза быть найденной.
Она не рассказала Катарине всей правды, скрыла, что ее ищут: то-то милая гостеприимная хозяйка удивится, увидев у себя во дворе толпу «мужчин в черном». Да и, как ни крути, ее место не здесь, а проблемы сами собой не испарятся.
На том и остановилась, прокрутив карусель мыслей еще раз этак двадцать. И двадцать первый — для верности.
К четырем утра Веста написала записку, потихоньку собрала вещи и спустилась. Оставила написанное письмо на столе в кухне. А когда выходила, нечаянно стукнула чемодан о стену. И тут же затаилась, но так и не услышала ничего, кроме биения собственного сердца. Успокоившись и выдохнув, выскользнула из дома. Благо Катарина отдавала ей деньги за каждый рабочий день, и у помощницы имелись средства на такси.
Напоследок Веста обернулась, обвела грустным взглядом дом, в котором нашла и приют, и новых друзей. Вздохнула и понурилась. Она попросту не смогла бы попрощаться с ними вживую. Уговорили бы ее остаться — это точно, и прощаться потом стало бы еще сложнее.
Она честно прошлепала несколько кварталов от дома Вуковичей перед тем, как включить телефон и вызвать машину. А по дороге в аэропорт позвонила отцу.
***
— Веста, девочка моя! — воскликнул отец, встал с кресла, обошел свой рабочий стол и двинулся дочери навстречу, как только она вошла в его кабинет.
А потом действительно обнял ее крепко-крепко. Именно так, как она себе и представляла. И добавил:
— Ну и заставила же ты меня поволноваться!
Веста стояла у него в кабинете, как тогда, во время их последнего разговора. Правда, атмосфера изменилась. Точнее, Веста расслабилась, услышав «девочка моя». Эти два нехитрых слова бальзамом пролились на ее душу. Она впитала их, как только-только проклюнувшийся росток воду, и жаждала добавки.
Отец приобнял ее за плечи и повел вперед. Сам направился за стол, а Весте кивнул на кресло напротив.
— Ты садись, садись! Марта, чаю! — громко крикнул он куда-то в коридор.
Когда перед обоими стояли кружки с дымящимся ароматным напитком, он подался вперед, сцепив руки в замок, и несколько долгих секунд изучал Весту. Она занималась тем же.
О, сколько вопросов хотелось ей задать, как о многом рассказать, поделиться чувствами! Ведь по телефону они так и не сказали друг другу главного, договорившись обсудить зависший вопрос при личной встрече.
Но в итоге Веста лишь теребила ткань юбки руками, опустив взгляд. В воздухе будто опять что-то изменилось, и она почему-то снова почувствовала себя маленькой девочкой, которую вот-вот отругают.
Тем страннее было услышать фразу отца:
— Ты меня прости, дочь...
Веста даже рот приоткрыла. Отец извиняется? Слыханное ли дело? Да такие случаи можно было пересчитать по пальцам одной руки!
А отец тяжело вздохнул, побарабанил пальцами по столу и заговорил:
— Не стану ходить вокруг да около. Ты прости, что я так настаивал на свадьбе... Мы... Я... — Он помялся. Веста видела, как тяжело ему давались слова. — Больше не хочу ничего от тебя скрывать. Я разорен, дочь, а брак с Жигуновым — способ получить инвестиции и всестороннюю поддержку, выдержать и вывести завод из кризиса.