Капитан Невельской - стр. 67
– Все один черт, и на Амуре такая же голодовка будет, – молвил тот же безнадежный голос.
– Ты что это народ смущаешь, Веревкин? – раздался голос боцмана Горшкова. – Вот я слушаю тебя и не могу взять в рассуждение, какое ты имеешь право производить смущение…
В двери появилась голова вестового.
– Шестаков, капитан зовет! – заглядывая в жилую палубу, крикнул он с трапа.
Матрос живо обулся и ушел.
Когда он вернулся, все уже спали. В душной темноте раздавался тяжелый храп. Вахтенный сидел, подкидывая дрова в железную печь. Шестаков улегся на койку, спрятав астрономию под подушку. Капитан велел ему учебник оставить у себя и непременно заниматься, обязательно повторить все старое.
«Какая теперь уж астрономия, – думал он. – К каторжанкам, что ли, пойду с навигацией? Теперь только погулять…»
Глава восемнадцатая. Отъезд из Охотска
Утром Лярский повел капитана в порт.
Охотск утопал в гальке. Груды ее вместились в проломы и наполнили своей тяжестью гнилой остов какого-то судна, видимо, погибшего китобоя, с полустертой надписью на облупленном борту.
На гальке – щепье от дров, кора от деревьев, старые сани для собак.
Из низкого дома вышли двое пьяных тунгусов. Чья-то красная бородатая рожа выглянула за ними, но, завидя офицеров, тотчас же исчезла. Тунгусы подошли к Вонлярлярскому и оба встали навытяжку, приложив руки к своим шапкам, как солдаты.
– Нас маленько не убили! – хрипло выкрикнул один из тунгусов, как бы рапортуя, и стал объяснять, что его обобрали, взяли меха…
– Пшел прочь! – гаркнул на него Лярский. – Я вас, собаки! – Он обратился к Невельскому: – Сами подлецы, а ябеды, каких мало. Если тунгус увидит начальника, обязательно пожалуется на что-нибудь.
У лодок несколько охотников играли в карты. Они встали при виде офицеров; лица их были смуглы и приятны.
– Это охотники, пойдут на промыслы, – говорил Лярский. – Их посадят в трюм компанейского судна и развезут по островам. Это только тут они бездельничают. Но все народ рабочий…
Он стал рассказывать, что в Охотске отбывают наказание разбойники и разные шулера, всевозможные порочные личности, и это имеет влияние на нравы здешнего населения.
– Правда, есть у нас и славный народ из каторжников. Ведь няньки, и прислуга у чиновников, и даже ночные сторожа – это все каторжники. Ведь иных людей у нас нет. Матросов и солдат – горсть, да и то половина больные.
У бревенчатой батареи ходил часовой. Толпа каторжных в суконных халатах плелась к берегу; они шли так тихо, что казалось, ходить так куда труднее, чем работать.
На эллинге, крепком деревянном здании с округлой крышей, раздавался знакомый перестук топоров. Недавно эллинг отремонтировали. В крыше, среди черных досок, выделялись белые, а на стенах – светлые брусья, видимо, с немалым трудом поставленные взамен сгнивших. Внутри строилось небольшое судно. Топоры стучали дружно, пахло свежевыструганным деревом, как на любых верфях. Эллинг был невелик, но все делалось как следует, и Невельской даже почувствовал уважение к старому взбалмошному Лярскому. Оказывалось, что он не только кричал и разглагольствовал, но и умел строить.
– Вашескородие, Геннадий Иванович, – подошел к капиталу коренастый мастеровой с опилками в светлой бороде, – вы ли это?
– Степан? Здорово, братец, я как есть…