Капибару любят все - стр. 14
Ольховский спустился вниз, ощущая всей кожей солнечный вечер, обошел свой дом. С фасадной его стороны располагалось маленькое кафе, где всегда можно пропустить сто грамм и встретить знакомых. Для многих из них обитатели кафе были почти семьей: встречались здесь каждый вечер, вместе справляли дни рождения и нетвердо знали имена друг друга. Однажды, зайдя в кафе, Ольховский попал даже на поминки.
В кафе было прохладно и пусто. За стойкой бара читала потрепанную книжку, положив ногу на ногу, буфетчица Света. Она всегда читает книгу, когда посетителей нет, и книги ее выглядят одинаково: одного, «покетбучного» формата, разница только в картинке. В углу же, цепко высматривающий знакомых, расположился Аркадий. Он огромен и бородат, старше Сергея лет на десять. На столе неряшливо: пара пустых пластиковых «соточек», с нескольких сторон надкусанный бутерброд с сыром, что-то из недопитого… Треть томатного сока.
– Сереженька! – поприветствовал Ольховского Аркадий, пригласительно махая рукой. Ольховский кивнул. Света подняла глаза от книжки:
– Сереженька, кофейку?
– Соточку, – улыбнулся он.
Ольховский здесь редкий гость, но его знают и как-то по-своему ценят за интеллигентность.
– Да, соточку, – повторил он, и Света удивленно приподняла нарисованные штришки бровей. Обычно он заказывает кофе.
– Беленькой?
– Да, – с улыбкой подтвердил Ольховский.
– Сереженька, Вы какими судьбами? – Традиция называть друг друга на «Вы» понравилась Ольховскому сразу, и он, придерживаясь ее, отвечает:
– С Вами, Аркадий, всегда…
– Очень рад… Очень! – Аркадий поднял рюмку, другой рукой вытирая бороду от налипших на нее крошек.
Ольховский в ответ тоже приподнял невесомую пластиковую «сотку».
Ему так хочется выложить Аркадию все, что связано с Настей, с его переживаниями, но он знает: этого делать не стоит. Это пустое. Место, которое он выбрал, – не для таких разговоров. Пенсионная реформа, события на Украине, смена губернатора… Парник на балконе, биотуалет на даче, самогонный аппарат своими руками… Душу раскрывают только совсем опустившиеся пьяницы, а на кафе у них просто нет денег. Рабочий класс живет более прикладной жизнью. Даже о бабах рабочий класс говорит немного стыдливо, просто не зная предмета. Уставшая и бесполезная жена обычно не в счет.
Хотя Аркадий не такой. Но по законам этого места Ольховский не лез к нему с разговорами. Слово «душа» – и в стихах, и в кабаках – слово пошлое.
– И надолго Вы развязали? – поинтересовался Аркадий, продолжая выкать, хотя ритуал соблюден и можно смело переходить на «ты».
– Жена в отъезде… – ответил Ольховский, веря, что этой информации достаточно.
Он смотрел на впившегося в бутерброд Аркадия, на его заросшие мягким волосом щеки, понимая, для чего занесло сюда его самого. В кафе сто граммов беленькой зачастую являются лишь поводом изменить одиночеству…
Ольховский из хулиганства мог бы позвать Аркадия с собой, но тот, конечно, отказался бы и даже удивился сальному предложению. Здесь это тоже не принято… И все же Ольховский произнес:
– Аркадий, почему Вы сидите здесь в одиночестве? Мне кажется, что Вам не хватает женского пола. Не пойти ли по девочкам? – В этой шутливой фразе есть доля правды, и Аркадий настороженно поднял бровь, сопя при этом, как все очень полные люди.