Каменная сладость прощения - стр. 8

Пусть это не совсем искренне, но пока лучшее, на что я способна. Кладу письмо в конверт, опускаю туда же камешек и запечатываю. Брошу в почтовый ящик по пути домой. Теперь я честно могу сказать, что вернула Камень прощения.

Я меняю деловое платье и туфли на высоком каблуке на легинсы и балетки. С сумкой, набитой свежеиспеченным хлебом, с пышным букетом белой магнолии в руках я иду по Гарден-Дистрикт к моей подруге Дороти Руссо. До того как переехать в «Гарден-Хоум» четыре месяца назад, она была моей соседкой по шестиэтажному кондоминиуму «Эванджелина» на Сент-Чарльз-авеню.

Я перебегаю Джефферсон-стрит, иду мимо садов, где пышно цветут белая наперстянка, оранжевый гибискус и рубиново-красная канна. Несмотря на всю эту весеннюю красоту, мои мысли возвращаются то к Майклу и его безразличию, то к перспективе новой работы, то к Фионе Ноулз и Камню прощения, который только что ей отправила.

К старому кирпичному дому я подхожу уже в четвертом часу. Поднявшись по металлическому пандусу, я приветствую сидящих на крыльце Марту и Джоан.

– Привет, милые дамы, – говорю я, вручая каждой ветку магнолии.

В «Гарден-Хоум» Дороти переехала, когда дегенерация желтого пятна в конечном итоге лишила ее независимости. Единственный сын Дороти живет в девятистах милях отсюда, и я помогла найти ей новое жилье, где подают еду три раза в день и готовы прийти на помощь при каждом нажатии сигнальной кнопки. В свои семьдесят шесть Дороти перенесла переезд, как прибывший в кампус первокурсник.

Войдя в вестибюль, я прохожу мимо стойки с гостевой книгой. Я бываю здесь часто, и меня все знают. Иду в заднюю часть дома и нахожу Дороти во дворике. Она сидит в плетеном кресле с парой старомодных наушников на голове. Голова опущена на грудь, глаза закрыты. Я трогаю ее за плечо, и она вздрагивает.

– Привет, Дороти, это я.

Дороти снимает наушники, выключает плеер и встает. Она высокая и стройная, седые волосы с гладкой короткой стрижкой контрастируют с оливковой кожей. Несмотря на проблемы со зрением, она каждый день делает макияж, «чтобы поберечь тех, кто видит», шутит она. Но и без макияжа Дороти остается одной из самых красивых женщин, которых я знаю.

– Ханна, дорогая моя!

Ее южная манера произносить слова тягучая и мягкая, как вкус карамельки. Она на ощупь находит мою руку и привлекает меня к себе. В душе возникает знакомая боль. Я вдыхаю аромат духов «Шанель» и чувствую, как ее рука поглаживает меня по спине. Это объятия матери, не имеющей дочери, и дочери, оставшейся без матери. Они всегда волнуют меня.

Дороти принюхивается:

– Магнолия?

– Ну и нюх у тебя, – с улыбкой говорю я, доставая из сумки букет. – А еще я принесла буханку своего кленового хлеба с корицей.

Она хлопает в ладоши:

– Мой любимый! Ты балуешь меня, Ханна Мария.

Я улыбаюсь. Ханна Мария – так назвала бы меня мама.

Дороти вскидывает голову:

– Что привело тебя сюда в среду? Разве ты не должна сейчас прихорашиваться перед свиданием?

– Майкл вечером занят.

– Вот как? Тогда садись и рассказывай.

Я улыбаюсь этому характерному приглашению Дороти устроиться поудобнее и плюхаюсь на скамейку напротив, чтобы видеть ее лицо. Она подается вперед и кладет ладонь мне на плечо:

– Рассказывай.

Какое счастье – иметь подругу, которая знает, когда мне необходимо излить кому-то душу. Я рассказываю ей и о письме от Джеймса Питерса с канала WCHI, и о восторженной реакции Майкла.