Калуга Первая. Книга-спектр - стр. 6
– Кто же из них прыгал? – подумал Веефомит, – И если один к себе, то другой от себя или оба – к себе? Нет, не буду включать.
И он перечеркнул уже выписанное, посмотрел тираж.
Ого! Леониду Павловичу когда-то здорово везло. Если, впрочем, это можно назвать везением.
Веефомит думал:
«Сильный слабого вытесняет. Умный глупого не всегда. Но у всех есть голова для притязаний проявить себя. Ты способен на это, и я способен на такое же, на высоту чувств. Бац – и прыгнул. Безо всякой необходимости. Теплоход останавливают, спускают шлюпку, шторм, никого не находят, друг сходит с ума. Зато доказал – героизм без необходимости опасная вещь. Из всей этой истории можно сделать вывод, что один из них уел другого. Прыжок – элементарная потребность в действии.»
Он так подумал и записал эти мысли, а потом и их перечеркнул, закурил. Вдруг возмечтал, что сейчас дойдет до истины и поймет простоту Кузьмы. Вновь открыл «Прыжок».
Дальше шли противоалкогольные диалоги, о наркомании, про уличную девку, лирика, поганое прошлое, есть и налеты на стариков-консерваторов… И как оригинально, безо всяких штампов выполнено.
– Нет, – вслух сказал Веефомит, – он тогда не мог знать, что эти темы станут модными, они были в самом зародыше, и нет ни слова о власти и системе. Как мистически удачно он уложился в новое русло! Интуиция выживает? Да, здесь какая-то загадка.
Он перелистнул страницу и прочел прекрасный отрывок:
«И самое-то главное – его не отличишь в массе, его и подозревать неэтично. За что! Он такой же, как все, даже чаще других добивается справедливости, умнее многих, логичнее и напористее, это и ставится в заслугу. И никто не станет подозревать в грязном и мерзком, потому что он за новое, в числе первых, быть может, он и сам прячет от себя это главное за ширмой благородных иллюзий. Его еще светлейшие люди-соратники похлопают по плечу и представят: „Вернейший друг. За дело себя положит!“ А что, и положит, и спать-есть не будет, не добирать прелестей жизни, а своего добьется; но когда уж добьется, то тут-то из него выползет…»
Дальше было написано «змей», но Веефомит сказал вслух:
– Природа, – и перелистнул страничку, бегло пробежался по строчкам:
«… Эти бабочки облепили весь теплоход, когда в три часа ночи они вышли провожать девушек…
– Они живут всего один день, – грустно повторял Пашка…
Просто уму непостижимо, как это они не остались вместе с ними на этом пустынном ночном причале, где тускло светили… где лай деревенских…
– Господи, неужели мы всё это забудем!»
– Ну, это лирика, – сказал мудрый Веефомит, – а вот дальше он рассказывает Пашке, как сам когда-то выпрыгнул из лодки, в которой скоморошничал пьяный отец, как плыл и чуть не утонул, и была истерика. Иван расчувствовался, слезы на глазах, ему удалось приблизить, оживить те давние ощущения, и тогда наркоман Пашка, возжелав испытать то же самое, выпрыгивает. Вот оно это место перед прыжком:
«Ивану не терпелось закончить этот ни к чему не ведущий разговор.
– Зачем ты меня обманул? Ты же не выбросил анашу, – сказал он раздраженно.
– Забыл.
Иван ядовито усмехнулся:
– Я поражаюсь твоему безволию.
– Причем здесь безволие? – Пашка заторопился. – Это мне помогает жить бодрее.
– Хихикать, по-твоему, бодрее?
– Да брось ты! Что там хихикать, я не о том, ты ведь можешь писать в обычном состоянии, а мне для творчества не хватает именно этого.