Калифорнийский квартет (сборник) - стр. 90

Но кроме этого, я осознавал – все, что я сейчас вижу, не так просто и гладко, как кажется. За все приходится платить, и взлет может быть первым шагом к падению. Оркестр снова заиграл, и пары закружились в танце. Над их головами замигали разноцветные огни – желтые, зеленые, красные и снова желтые. Глядя на танцующих, я сказал себе: когда-нибудь начнется и твой танец. Настанет день, и мы поменяемся местами.

Но как далек был еще тот желанный день, и как близки они. И я их ненавидел. Мне была ненавистна их красота, их безоблачная юность. Наблюдая за танцем этих свежих юнцов, обреченных на счастье, под волшебный аккомпанемент цветомузыки я презирал их за то, что они имеют все, чем я был обделен, и снова и снова повторял про себя: «Однажды и я буду счастлив, как любой из вас, помяните мои слова».

Они танцевали, а я, невидимый, твердил свое.

Позади меня послышался шорох, я обернулся.

– Эй! Ты чего здесь делаешь?

Это был какой-то старик с фонариком, его голова смахивала на череп лягушки.

– Смотрю, как танцуют.

Старикан держал фонарь почти под самым носом, и его большие круглые глаза мерцали, словно кошачьи, в лунном свете. Но вот беззубый рот был сморщенным и беспомощным, а голова комически круглой. И эта-то безмозглая окружность, напоминающая мне тыкву, пыталась корчить из себя цербера.

– Уходи от греха!

Луч его фонарика прошелся по мне с головы до ног.

– А вы кто такой?

– Я ночной сторож. Убирайся подобру-поздорову, а не то вызову фараонов!

– С какой стати? Это выпускной бал, а я выпускник.

Он осветил мне лицо. Оркестр играл «Поздний закат».

– Врешь! – заключил старик. – Тебе как минимум двадцать два года!

– Посмотрите в журнале. Выпускной класс тысяча девятьсот тридцать девятого года, Генри Чинаски.

– А чего ж ты тогда не танцуешь?

– Устал. Домой собираюсь.

– Ну так ступай.

И я пошел. Луч фонарика скакал по дорожке, следуя за мной, пока я не покинул школьный городок. Была теплая ночь, почти жаркая. По дороге домой мне показалось, что я видел несколько светлячков, но, возможно, и померещилось.

День аттестации. Облачившись в береты и плащи, мы собрались на церемонию вручения аттестатов. Последние три школьных года, как мне казалось, не прошли даром: мы поднаторели в орфографии и возмужали физически. Я по-прежнему оставался девственником.

– Эй, Генри, ты уже обкатал свой конец? – спрашивали меня.

– И не собираюсь, – отвечал я.

Рядом со мной сидел Джимми Хэтчер. Директор толкал речь, напоследок он решил хорошенько проехаться по нашим ушам.

– Америка – страна равных возможностей. Здесь каждый может осуществить свою мечту…

– Стать посудомойкой, – тихо продолжил я.

– Мусорщиком, – подхватил Джимми.

– Грабителем.

– Собачником.

– Санитаром в психушке.

– Америка – страна смелых! Она была построена мужественными людьми. Наше общество основано на принципах справедливости…

– Кому че, кому ниче, кому хуй через плечо, – прокомментировал Джимми.

– …и законности. И поэтому каждый, кто готов искать свою мечту даже на вершине радуги, обязательно найдет ее…

– В большой куче говна, кишащей опарышами, – предположил я.

– …И я без колебаний могу сказать, что этот выпуск лета тысяча девятьсот тридцать девятого года – особенный выпуск, потому как, пройдя через все годы ужасной Депрессии, он выказал намного больше мужества, таланта и любви, чем какой-либо другой выпуск, о чем я с большим удовольствием свидетельствую.