Калейдоскоп, или Наперегонки с самим собой - стр. 34
– Знаем мы этих кларнетистов, – совсем развеселился завхоз. – Ах, музыкант, ах, интеллигент! А что же он, если такой хороший, не женится на тебе? Небось, тоже в Израиль мылится, чтобы письма подмётные оттуда строчить? Ты ему там без надобности, он себе там какую-нибудь Сарру с машиной да виллой отыщет, а такие, как ты, ему лишь для одного дела нужны…
– Ох, мерзавец! – возмутилась молчавшая всё это время Наталья Абрамовна. – А ещё ветеран-фронтовик! Хоть бы женщин постеснялся…
– Это мне-то стесняться? Пускай они стесняются. К вам это не относится, хоть вы и еврейка. Вы замужем за русским и, насколько знаю, никуда уезжать не собираетесь. Или… – Ефименко сделал многозначительную паузу, – собираетесь?
– Причём здесь это? – только и ахнула завуч.
– Притом! Нечего нам баки забивать. Знаем мы, чем купил эту вертихвостку Гриша-музыкант! И какой кларнет у него в штанах – тоже знаем! Эх, был бы жив её батя, не стерпел бы такого позора…
– Молчать! – вдруг взвилась Тамара Васильевна. – Слышите вы… алкоголик!
– Но-но, – стул под завхозом угрожающе заскрипел. – За алкоголика и за оскорбление личности могу привлечь, свидетели есть… А то распоясались, аристократы хреновы, сионисты недобитые…
Многого из того, что говорилось за дверью, Яшка не понимал, но чувствовал, что там происходит что-то очень гадкое и постыдное. Слушать дальше не хотелось, и он отправился на улицу, присел на лавку у школы и стал ковырять рыжий дерматин скрипичного футляра.
– Вот ты где, – раздался за спиной голос Жемчужникова, – пошли, братец, накатаем ответ быстренько, и гуляй себе на все четыре стороны.
От густых табачных клубов в директорском кабинете с непривычки щипало глаза. Спор уже закончился, и все сидели молчаливые и надутые.
– Вот оно… – брезгливо, словно червяка, Жемчужников достал из кармана узкий заграничный конверт с весёлой елочкой авиапочты, оглядел присутствующих и приступил к чтению:
«Шалом, дорогие строители светлого будущего, которое, надеюсь, никогда не построите! Думаете, я всё ещё злюсь на вас? Не надейтесь, нет. На собаку, которая лает вслед, а вцепиться в штанину уже не может, не обижаются… Чувствую я себя прекрасно, настроение хорошее, хоть вы и отняли своей возней перед отъездом у меня несколько лет жизни. Бог вам судья…»
– Ишь, какой святошей стала! – вырвалось у Ефименко, но на него зашикали, и он замолчал.
«… Как там любимая музыкальная школа? Ещё стоит? Благодаря стараниям перестраховщика-директора, она скоро развалится от малейшего чиха пьяницы-парторга. Кстати, по-прежнему ли он халтурит на свадьбах с казённым баяном или его уже не приглашают из-за скудности репертуара и неумеренности по части питья?..»
– Оскорбления в адрес конкретных лиц не зачитывайте! – набычился Григорий Николаевич. – Откровенную похабщину пропускайте.
– Ну уж нет! – мстительно заметила Тамара Васильевна. – Читать так читать. Умный не обидится, а дурака, – она лукаво покосилась на завхоза, – не жалко!
И действительно, дальше в письме Нонна не обошла вниманием Ефименко:
«…Как чувствует себя доблестный завхоз? Не беспокоят военные контузии, полученные в глубоком тылу при обороне обоза? Впрочем, сил у него ещё хватит, чтобы до конца растащить то жалкое имущество, которым сердобольная советская власть осчастливила школу…»