Как рассказать… Книга для школьного и семейного чтения - стр. 60
Большой пароход, битком набитый людьми, огромным факелом пылал посредине реки.
Это было давно, почти век назад. Но помнилось и порой поднималось до яви и осязаемой горечи, боли. Как нынче, когда за окном лишь ночная тьма, жидкий свет фонарей, высокие тополя, их просторные кроны – приют воронья. Порою вечерней птицы летят и летят на ночевье огромными стаями, крыло в крыло, словно чёрная туча. Он их и теперь не любил. А после войны ещё долго пугался вороньих стай, к маме бежал прятаться. Потому что не мог забыть день первый, когда крыло в крыло, закрывая жёлтое солнце и просторную синеву неба, медленно наплывала на город огромная, из края в край, самолётная стая. Словно чёрные птицы с когтистыми лапами и белыми крестами на крыльях, они приближались медленно, с тяжким, натужным, угрожающим гулом надвигаясь на город, на посёлок Лазурь, на тёплую августовскую людскую жизнь.
Так было: долгое тёплое лето, весёлая шумливая детвора с утра до ночи табунилась на улице. К объявлениям воздушной тревоги уже привыкли, не боялись их, потому что стрельбы да бомбёжки не было. Лишь прилетали порой маленькие самолётики с листовками. Чего их бояться?
В день августа двадцать третий всё было по-другому: натужный гул самолётной армады, пропавшее солнце, чёрное небо в крестах, сумерки прежде срока, внезапный горячий ветер. Зашумели в саду деревья, гулко роняя плоды. Дворовый пёс Трезор, повизгивая, забился в земляную нору, рядом с конурой. Жалобно блеяла в сарае запертая коза Манька. Люди прятались в земляных щелях, подвалах да погребах.
В погребе было темно. Самолётный гул слышимо приближался. Потом завыли самолётные сирены. Всё ближе и громче. И вот уже – грохот, трясенье земли. Дьявольский вой и свист. Снова грохот и грохот. Совсем рядом. Земля ходуном ходит. Уши закладывает и дыханье сдавливает грохот взрывов и непрестанный вой самолётов, входящих в «пике» для новой и новой бомбёжки.
Тесный погреб, тьма его, содрогание стен, молитва матери:
Приказ сыну:
– Повторяй за мной. Заступник мой еси и прибежище моё, Бог мой, и уповаю на него…
– И уповаю на него, – повторял мальчик, испуганный, оглушенный, всё тесней прижимаясь к матери – единственной защите.
– Не убоишься от страха ночного, от стрелы летящая…
Большая, похоже, что стокилограммовая бомба уже с воем летела к земле. Господь отвёл: она ударила рядом с погребом. Но разом обрезалось всё: тёплое материнское тело, молитва, тёмный погреб.
– В крове Бога Небесного водворится…
Мальчик лежал на земле живой, но голый, будто снова рождённый. Лишь ленточки туго застёгнутых обшлагов на запястьях да воротника на шее – знак былой одежды, напрочь сорванной взрывной волной. Он лежал полумертвый, сжавшись в комочек, и тихонько скулил.
Вокруг всё так же грохотало; горела земля. Нарастал, до боли врезаясь в голову, прямо в мозг, пронзительный вой сирены пикирующего бомбардировщика. Земля от ударов вздрагивала, ощутимо колыхалась и, казалось, вот-вот должна была вовсе разверзнуться, принимая и хороня в себе всё живое и мёртвое без разбору. Теперь уже навсегда.
Дворовый пёс Трезор, услышав детский скулёж, пересилил страх и выбрался из норы. Отыскав мальчика, он прикрыл его, прижимаясь своим тёплым, мохнатым телом и тоже поскуливая от смертного страха. Так они и лежали в летней ночи, в красных отсветах полыхающих факелами окрестных домов, сараев, в багровом высоком зареве горящего города, раз за разом содрогаясь вместе с землёй от бомбовых взрывов, которым не было конца и которые, казалось, искали их, подступая всё ближе и ближе.