Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого - стр. 111

За вечерним чаем часто читали: что-нибудь вновь появившееся или, например, рассказы крестьянина-писателя С. Т. Семенова, которого за его тематику (жизнь крестьянства!) и прекрасный народный язык особенно любил Лев Николаевич. Он часто и сам пересказывал какой-нибудь, вновь прочитанный или перечитанный им рассказ Семенова. Эти пересказы всегда производили на слушателей глубокое впечатление. Надо было видеть, в самом деле, как преображался в устах Толстого скромный Семенов! Толстой вообще прекрасно говорил. Он сам о себе выразился однажды, что он говорит лучше, чем пишет, а думает лучше, чем говорит. И вот, кое-где добавив, кое-где убавив, а подчас изменив весь центр тяжести семеновского рассказа, Лев Николаевич добивался того, что посредственная вещь превращалась в его устах в первоклассное художественное произведение. Если бы все эти пересказы в свое время были застенографированы, мы имели бы новый том прекрасных рассказов Толстого… на темы Семенова.

Впрочем, следует признать, что многое у Семенова все же совсем не плохо, и Толстой хвалил его не зря.

О яснополянских вечерах я не сказал бы ничего, если бы не упомянул о музыке, как о важнейшем их элементе. Музыкальная культура стояла в Ясной Поляне очень высоко. Здесь музыку любили все. Сам Толстой был образованнейшим и тончайшим ее ценителем. Профессор Московской консерватории пианист А. Б. Гольденвейзер, часто бывавший и игравший в Ясной Поляне, говорил, что Льву Николаевичу могло не нравиться что-нибудь хорошее (например, произведения Вагнера), но то, что ему нравилось, было всегда хорошо.

Лев Николаевич любил больше серьезную, высокую музыку: Шопена, Бетховена, Гайдна, Моцарта, Шумана, песни и романсы Глинки и Шуберта. Музыка часто трогала его до слез.

Незабвенный вечер. Шопен в исполнении Гольденвейзера. Лев Николаевич притулился на своей маленькой кушеточке в зале, под репинскими портретами его самого и молодой Татьяны Львовны. Он долго слушал и, наконец, дрожащим голосом и со слезами на глазах, воскликнул:

– Вся эта цивилизация, – пускай она пропадет к чертовой матери, только. музыку жалко!..

Игрывал в Ясной Поляне Сергей Львович. Софья Андреевна любила поиграть в четыре руки. Когда-то они со Львом Николаевичем проигрывали сонаты Вебера. Однажды, в последний год жизни, Лев Николаевич похвалил игру жены, и та была очень счастлива: вспыхнула, как девочка, от удовольствия.

Пел и я, под аккомпанемент Татьяны Львовны, Глинку. Лев Николаевич слушал из своего кабинета и потом похвалил голос, но сказал, что исполнение было недостаточно ритмично.

Иногда заводили граммофон. Лев Николаевич не любил этого суррогата музыки, но и у него были любимые пластинки: например, штраусовский вальс «Fruhlingsstimmen»[33] в исполнении пианиста Грюнфельда или украинский гопак в исполнении на балалайке знаменитого в то время балалаечника-виртуоза Трояновского. Я помню, как однажды, слушая гопак, старик Толстой начал с увлечением пристукивать в такт ногами и прихлопывать в ладоши:

– Прямо плясать хочется! – воскликнул он при этом, и все лицо его сияло добродушным весельем.

Словом, Ясная Поляна, в обычное время жизни Толстого, была особым миром, и миром чудным, которым нельзя было не восхищаться, сливаясь с ним, которого нельзя было не полюбить. Потом, – быть может, под влиянием внешней силы, которую Софья Андреевна склонна была даже считать силой «нечистой», – мир этот взбаламутился.