Как нам жить? Мои стратегии - стр. 24

Во время съемок дипломного фильма “Смерть провинциала”, 1966 г.

Конец войны ассоциируется у меня с такой картиной: трупы немецких солдат в парке на краковских Плантах. Когда я увидел их впервые, на них были мундиры и сапоги. На следующий день их уже обворовали. Будучи ребенком, я больше переживал из-за кражи, нежели смерти. Вступление Украинского фронта в Краков, первые дни эйфории и чуть позже – первые тревожные вести, обсуждаемые дома за столом: об арестах, о том, что кто-то пропал. Помню на Кармелитской улице погоню, как в боевике (хотя тогда еще не знал, что такое боевик): советский газик гнался за какой-то гражданской машиной, и она разбилась на повороте. Не знаю, выжил ли водитель, – мать прикрыла мне глаза рукой.

Сегодня мне часто приходится слышать от россиян упреки полякам в неблагодарности, ведь русские солдаты отдавали жизни за нашу свободу, а теперь поляки оскверняют их могилы и памятники. На это я отвечаю, что чаще всего “неизвестные злоумышленники” в таких инцидентах не являются местными жителями, а у народа, который более тысячи лет исповедует христианство, сохраняется уважение к смерти (впрочем, состояние немецких кладбищ на так называемых Возвращенных землях[10] этому противоречит). Проблема же заключается в самом термине “освобождение”. Необходимо справедливо разделять немецкую, гитлеровскую оккупацию и ситуацию в эпоху Польской Народной Республики. Немцам нужно было наше Lebensraum[11], в их планы входило полное уничтожение польского народа. Советы хотели нас сохранить, но при этом покорить. Когда теперь россияне с такой обидой упрекают нас в неблагодарности, я спрашиваю, согласны ли они, что страны так называемой народной демократии (или “советские сателлиты”) не были независимы, хотя, в отличие от Прибалтийских республик или Украины, обладали частичной суверенностью, – и разумные современные россияне соглашаются без сопротивления. Но ведь “полусуверенитет” означает также “полуоккупацию”, – с этим они уже согласиться не могут.

Сцену вступления Красной армии в Краков я включил в фильм “Из далекой страны”. О приключениях во время съемок группировки советских войск на Рыночной площади зимой 1981 года, когда на границе с Украиной стояли советские дивизии, готовые прийти на помощь нашим коммунистическим властям, я несколько лет назад рассказал в эпизоде альманаха “Солидарность, Солидарность…”.

Перейду к школьным годам. Варшава в руинах. Наша квартира-контора на Иерусалимских Аллеях каким-то чудом уцелела, хотя вокзал напротив нее взлетел на воздух. Неподалеку, на углу Новогродской и Эмилии Плятер, открылась частная школа Войцеха Гурского, куда я и пошел учиться. Меня быстро перевели во второй класс, поскольку в первом я изнывал от скуки. Это была начальная и средняя школа – учеба длилась одиннадцать лет. Экзамены на аттестат зрелости я сдал в 1955 году. Мне было тогда пятнадцать полных лет, так что я отношусь к категории детей с ранним развитием. Звучит как повод для гордости, а на деле означает, что у меня украли детство. Как и многие ровесники, я был этаким “стареньким юнцом”.

О том, как сталинские годы усугубили потери, понесенные во время войны, я пытался поведать в фильме “Галоп”, снятом уже в независимой Польше. Сценарий начал писать сразу после выхода “Структуры кристалла”, но в середине работы понял, что при Гомулке