Измена. Осколки нас - стр. 11

Всхлипываю, втягивая воздух рваными рывками. Кончиками пальцев смахиваю слёзы, смотрю на Лику.

– Эт-то не может б-быть правдой.

Лика делает скорбное выражение лица.

– Прости, Мила, но ты сама меня вынудила об это рассказать. И это правда.

– И как давно ты знаешь?

– Примерно год.

– А почему молчала?

– Глеб просил не говорить.

Я могу продолжить задавать вопросы, но что это даст?

Сжимаю руку в кулак, подношу ко рту и тихо плачу. Мне хочется прикусить кожу: это поможет заглушить всхлипы, успокоиться, переключив боль и душевной на физическую. Так и делаю. Зубы впиваются в костяшки. Сжимаются крепче. Но всё равно в груди болит сильнее.

– Мила, Мила, перестань.

– Нет, – всхлипы рвутся из меня.

Отчаянно мотаю головой.

– Это конец. Всё ложь! Всё конец!

– Мила…

– Ложь! Ложь! Ложь!

– Успокойся, пожалуйста.

Сквозь слёзы смотрю на Лику. Кажется, она напугана. Ещё бы в разгар рабочего дня у меня истерика в её кабинете.

Она поднимается из-за стола, идёт к двери, закрывает её на ключ.

– Вот так, чтобы никто не зашёл.

– Дай ещё воды, пожалуйста.

– У меня валерьянка есть, накапать?

Киваю энергично.

– Давай.

Немного странно, что у такой железобетонной леди, как Лика, есть успокаивающие. Она несемейная. Детей нет. Её брак – это работа. Она успешный менеджер по продажам, глава отдела, все её подчинённые ходят по струнке смирно и ежеквартально бьют планы сверх установленных значений. Завидую ей слегка.

А вот, видимо, тоже после работы валерьянку попивает в одиночестве.

Аромат лекарства разливается по кабинету. Сомнительно, что это мне поможет. Эффект самовнушения разве что от неё может быть.

Но всхлипываю я уже меньше.

За пеленой слёз обеспокоенное лицо Лики. Собрав волю в кулак, спрашиваю:

– Куда вы ездили?

– Куда-то на Германа.

– Вспомнишь адрес? Место?

Её рот в шоке приоткрывается.

– Ты чего удумала, мать?

– То и удумала, – злюсь. – Своими глазами хочу взглянуть.

– Мила, ну ты подумай! Даже если я тебя туда отвезу, не факт, что мы с ними столкнёмся. Я ж не знаю ни этажа, ни квартиры.

– А ты отвези. Я везучая, столкнёмся!

Почему-то я в этом уверена.

Да, я везучая. Во многом. Кроме брака, конечно.

Сколько лет я была слепа? Как не замечала очевидного? Муж жил на две семьи? Ребёнка там нажил? А Сашка как? Это он после её рождения, выходит, загулял?

Ну да… было тяжело. Не скажу, что у меня была депрессия, но раздражительность зашкаливала. Первые полгода Санька была очень беспокойная. Кричала, если не спала. Если спала, то только на моей груди. Я раздражалась жутко, ощущая, что даже моё тело мне не принадлежит. Интимная жизнь полетела к чертям. Груди было так больно, что, если её касался муж, я взрывалась приступом гнева. Думала, Глеб проявил понимание и деликатность, когда секс, как наивысшее проявление близости, исчез из нашей жизни более чем на полгода, а после напоминал простые механические движения. Влечение к мужу и страсть вернулись намного позже. А он, выходит, налево повадился шастать? И дошастался до прижитого где-то там на стороне ребёнка?

От этих мыслей слёзы начинают капать в два раза быстрее.

– Ещё давай, – стучу указательным пальцем по кромке стакана.

– Ты чего, нельзя так много.

– Можно, мне надо.

– Ну десять капель, разве что.

Следом за лекарством выпиваю стакан воды, а потом, пошатываясь, иду до дивана в кабинете Лики. Разом как-то всё навалилось: и шокирующие новости, и усталость. Силы исчерпались, руки и ноги меня не слушаются, я еле двигаюсь.