Избранные произведения. Том 3 - стр. 36
И только поздно вечером, когда мать возвращалась из райкома, они за чашкой чая делились своими новостями, которых у Суфии-ханум было, конечно, гораздо больше, чем у дочери.
«Позавидуешь, сколько людей знает и видит мама. Наверное, самая трудная и вместе с тем самая увлекательная наука в мире – это наука о людях. В каждом человеке есть что-то неповторимое, особое, только ему присущее. Хорошо бы быть партийным работником», – думала Мунира, жадно расспрашивая Суфию-ханум.
Недавно в газете она читала об отце Галима, сменном мастере Рахиме-абзы Урманове.
– Не пойму, мама: что же он сделал такого замечательного?
– Видишь, партия всегда помогает людям, которые смотрят вперёд и болеют за общее дело. Я была в цехе Рахима-абзы; у него чистота и порядок – душа радуется. Этот старый мастер не побоялся даже испортить отношения с начальством и первым поднял на заводе вопрос о том, что мастера надо освободить от беготни по любому поводу. Каков мастер, таков и цех, говорят рабочие.
И это правильно. Мастер следит за дисциплиной, за техническим процессом… Понимаешь?
А Муниру интересовало уже другое:
– Мама, а как те заводские мечтатели, которые хотят изобрести самоходный комбайн?
– А, – отозвалась Суфия-ханум, – Николай Егоров и Ильяс Акбулатов? Настойчивые ребята, работают и, я думаю, добьются успеха.
– Знаешь, мама, Николай – старший брат Нади Егоровой из двадцать второй школы.
– Тоже мечтательница? – улыбаясь одними губами, спросила Суфия-ханум.
– Наверно, раз она больше других дружит с Лялей Халидовой. Она собирается поступить в институт физической культуры, – сказала Мунира.
В субботу Суфия-ханум совершенно неожиданно пришла домой гораздо раньше обычного. Обнимая дочь, она возбуждённо воскликнула:
– Мунира моя, какая радость! Звонил папа…
– Папа? Откуда?
– Из Москвы. В восемь вечера будет здесь. Надо приготовиться к встрече и успеть на аэродром.
– Папа уже летит на самолёте! – не верила своим ушам Мунира. – Какое счастье!
Суфия-ханум быстро переоделась, накинула белый передник. Мунира, собрав в охапку книги и бросив их в угол дивана, засуетилась.
– Мама, поставь, пожалуйста, утюг, я сама буду гладить папину пижаму.
– А чем же мы его угостим? – забеспокоилась Суфия-ханум. – Он ведь любит горячие перемячи[12] с катыком.
– А у нас нет катыка…
На лице Муниры было столько огорчения, что Суфия-ханум не могла удержать радостного смеха.
– Я купила целую банку.
– Какая ты у меня догадливая! Дай я тебя поцелую.
В половине восьмого за ними пришла райкомовская машина, и они помчались на аэродром.
В просторном зале ожидания было несколько человек. За стеклянной перегородкой сидел дежурный.
– Скажите, пожалуйста, самолёт не опаздывает? – спросила Мунира.
– Самолёт не казанский трамвай, он не может опоздать, – сказал дежурный с простодушной усмешкой.
До прибытия самолёта оставалось несколько минут. Суфия-ханум и Мунира вышли на площадку. Долгий июньский день ещё не кончился. Дул свежий ветерок, пахло бензином и полынью.
Наконец показался самолёт. Сделав круг над аэродромом, он пошёл на посадку. Суфия-ханум и Мунира не отрывали от него глаз.
Из кабины вышла какая-то женщина, за ней мужчина в штатском и только третьим – Ильдарский. Высокая, статная фигура в военной форме, открытое обветренное лицо, смелый взгляд и широкий с вмятинкой подбородок были так близки, так дороги Суфии-ханум, что она тут же забыла всю горечь долгой разлуки.