Избранные произведения. Том 3 - стр. 38

Мунира представила себе уже немолодого хирурга в накрахмаленной белой шапочке. Конечно, спокойствие его было чисто внешнее, когда он вступил в единоборство со смертельной опасностью, угрожавшей её отцу…

– Я был бы только рад, если бы и моя дочь спасала жизнь людей, – сказал Ильдарский и, взглянув на сосредоточенную Муниру, понял, что его слова пришлись дочери по душе.

– Значит, и ты, папа, за медицину? – Мунира радовалась, что нашла поддержку у отца в этом давно мучившем её вопросе.

И она разоткровенничалась с отцом. Ещё совсем девочкой она задумывалась над тем, почему человек так обидно мало живёт. Всякие там слоны, щуки, попугаи вдвое, втрое долговечнее людей, гениальных существ, научившихся пересоздавать саму природу. Она всегда верила, что наука обязательно найдёт пути продления человеческой жизни никак не меньше чем до ста лет.

– И при коммунизме этого добьются! – взволнованно закончила Мунира.

Отец и мать обменялись взглядами, которые без слов говорили, как они гордятся своей дочерью.

– Ну, Суфия, теперь нам жить и жить.

– Уж конечно, Мунира нам первым продлит жизнь, – сказала Суфия-ханум, любуясь зардевшейся Мунирой.

На другой день, когда Мунира вернулась из школы, отец предложил ей навестить вместе с ним старых друзей – Владимировых.

На улице Парижской коммуны Мансур Хакимович остановился. Это была бывшая Сенная, знаменитый «Печан базары», самое страшное место старой Казани. Здесь торговали сеном, мебелью, кожей, обувью, мылом. Правоверные казанские торгаши, ожиревшие от безделья, с утра до вечера злословили и издевались над прохожими, устраивали облавы на крыс, гонялись за бешеными собаками. В своё время тут не только женщине с открытым лицом – даже мужчине, одетому не по шариату, было небезопасно пройти; их обливали грязью, срывали головные уборы и даже угрожали смертью за вероотступничество. Это был тёмный мир прожжённых татарских националистов и турецких шпионов.

Теперь только кое-где разбросанные низкие старые здания, когда-то служившие складами и лавчонками, напоминали о былом. Но и тех с каждым годом становится всё меньше и меньше, – их сменяют светлые многоэтажные дома.

– Меняется Казань, – довольный, проговорил Мансур Хакимович и зашагал дальше.

Через десять минут они уже были у дверей квартиры Владимировых.

Константина Сергеевича в Казани не было. Его на днях перевели в Челябинскую область, на партийную работу. Это было новостью даже для Муниры. Но Капитолину Васильевну и Таню они застали дома. Когда закончились расспросы и дружеские воспоминания, Мансур Хакимович спросил:

– Ну а ты, Танюша, куда думаешь после десятилетки?

– В медицинский пойду, – уверенно ответила Таня.

– А почему же не в театральный, не в педагогический, например? – допытывался Ильдарский, улыбаясь.

– Я бы, Мансур Хакимович, не прочь и в театральный, и в педагогический, – в тон ему с улыбкой ответила Таня, – но в моём распоряжении всего одна жизнь. Кроме того, медицина имеет две одинаково важные стороны – мирную и оборонную.

– Это, пожалуй, дельно, – сказал Ильдарский. – Слышишь, Мунира?

– У Тани всегда и всё умно, папа. У неё и характер – кремень, – с искренним восхищением подхватила Мунира.

Домой они пришли, когда уже начало смеркаться.

– Где вы пропадали? Уже два раза самовар подогревала, – встретила их ласковым упрёком Суфия-ханум.