Избранные произведения. Том 2 - стр. 30
Муртазин, поглядывая на все трое часов, сказал тоном человека, довольного сделанным:
– Не переношу, когда часы или люди, наподобие норовистой лошади, то отстают, то вперёд забегают.
Что-то в Гаязове раздражало Муртазина. Это ощущение не оставляло его и сейчас. Он изучал Гаязова, как художники изучают картину, – то издали наблюдал его, то вблизи. Но никак не мог уяснить себе, что же именно раздражает его в этом человеке. Но вот солнечные лучи ударили прямо в лицо Гаязову, и Муртазин понял: его улыбка, оказывается! В этой улыбке Муртазину читались и чрезмерная, на его взгляд, уверенность в себе, и повышенное чувство собственного достоинства, и – что больше всего не нравилось Муртазину – нежелание жить в подчинении.
– Я тоже не люблю, когда часы показывают неточное время, – сказал Гаязов, улыбаясь той самой спокойно-насмешливой улыбкой, которая столь не нравилась Муртазину. – Но вот если люди устремляются вперёд, это, по-моему, только хорошо… Вам, Хасан Шакирович, похоже, не совсем по душе пришёлся наш завод. Староват. Что и говорить, на новых заводах оборудование куда совершеннее. – По лицу Гаязова опять проскользнула раздражавшая Муртазина усмешка. – Но ведь люди-то везде одинаковы. Рабочие коллективы старых заводов имеют свои преимущества – здесь сильнее революционные традиции. Как по-вашему?
Муртазин не ответил. Гаязов встал и, сунув руки в карманы, стал прохаживаться взад-вперёд по ковру. Выглянул через окно во двор. По широкому заводскому двору шли двое – инженер-технолог Аван Акчурин и главный конструктор Поярков. Сутуловатый Акчурин шагал молча, с опущенной головой. Поярков сильно жестикулировал.
В кабинет вошла секретарша Зоечка и подала на подпись бумаги. Зазвонил телефон. Установившаяся было в кабинете напряжённая тишина разрядилась. Муртазин снял трубку.
Вызывала Москва. Звонил сам министр.
– Спасибо, Владимир Алексеевич… Очень вам благодарен, – говорил в трубку Муртазин. – К работе приступил… Перспектива?.. Вот приглядываюсь… Нет, тянуть не буду… Разрешите позвонить вам несколькими днями позже… Да, слушаю… Увеличивается?.. На установки? Так… А не скажете, что именно? Слушаю… Учту обязательно… Хорошо, спасибо… Уразметова? Пошлю, не задержу… Нет, Владимир Алексеевич, – улыбнулся Муртазин. – Какой там своенравный, злой татарин… Тут татар много, похлёстче меня есть. Слушаю… Будьте здоровы.
Муртазин, быстро подмахивая бумаги, говорил Зоечке:
– Позвоните в экспериментальный цех и узнайте: вручили Иштугану Уразметову командировочное удостоверение? Он должен выехать не позже завтрашнего утра.
Когда секретарша вышла, Муртазин обратился к Гаязову:
– Министр звонил. План на установки собирается увеличить… И замышляет подсунуть нам, помимо того, какой-то новый заказ.
– Этого надо было ожидать в связи с решениями Сентябрьского пленума, – сосредоточенно сказал Гаязов.
– Придётся крепко напрячь нервы, – сказал Муртазин холодно. – Это не фунт изюма. Нового оборудования нам не дадут. Значит, задание мы сможем выполнить лишь в том случае, если нам удастся мобилизовать весь коллектив до одного человека. А нет – провалимся наверняка!
Гаязов только собрался что-то ответить, как снова зазвонил телефон. Муртазин взял трубку, и по лицу его, подметил Гаязов, скользнула тень недовольства, хотя голос ничем не выдал его внутренних чувств. Звонил, как понял Гаязов, директор Зеленодольского завода Семён Иванович Чаган.