Избранные. Химерная проза - стр. 12
Жека приподнялась с подушки, из-под одеяла потянулась к ложке её белая рука. У Паши помутилось в глазах, когда пальцы этой руки бескостно выгнулись в разные стороны, как белёсые, узловатые корни хищного растения. Под кожей вспучивались и пробегали волны изменяющейся плоти, ногти медленно шевелились, отслаиваясь от лож. Паша посмотрел Жеке в глаза, но та отвернулась.
– Больно? – спросил он.
Жека не ответила, только слабо пожала плечами. Он швырнул ложку в стену и вскочил с края кровати:
– Всё, как рассветёт, тут же едем в больницу. Пора с этим завязывать, пусть режут, если надо. Не могу я больше смотреть на то, что с тобой происходит. Поняла?
– Поняла, – устало отозвалась Жека.
Пока девушка неловко пыталась поесть левой рукой, Паша кормил печку. Прямоугольное жерло ненасытно заглатывало дрова, подвывая от голода ветром в дымоходе. Подкидывание дров превратилось для Паши в свой собственный ритуал; деревянные чурки никогда не оживали, только молча, спокойно сгорали, оставляя после себя тонкий серый пепел – чистый, равномерный. Неживой.
Руку на ночь замотали полотенцем. Паша поставил будильник на четыре утра, погасил свет и лёг в кровать рядом с Жекой. Под одеялом он наощупь нашёл её другую, нормальную ладонь и накрыл своей. Несколько минут они так лежали в тишине посреди пульсирующей, мельтешащей вокруг невнятной жизни, и Паша подумал, что девушка уже заснула, но вдруг прозвучал её шёпот:
– Ты их не бойся. Я боялась, но теперь нет. А ты всё отказываешься понимать… Мой мир, мой дар… Они – это и есть я.
– Спи давай, философ, – прошептал Паша, легонько сжав её руку. – Когда вылечим тебя, тогда и расскажешь.
Едва различимая в темноте беззвёздной ночи, дорога окончательно потерялась меж стволов мрачного, холодного леса. Треск и хруст снега под ногами повторялся рефреном за спиной, но никого не было видно. Невидимых и молчаливых преследователей становилось всё больше с каждым шагом; они не нападали, но и не собирались помогать. Паша не выдержал и рванул наугад между елей. Он долго бежал в полной темноте, хватая холодный воздух ртом, пока наконец не прибежал домой.
Вот-вот должны нагрянуть в гости Жекины родители. Паша спешно попытался растолкать какие-то вещи по шкафам, но те всё так и норовили вывалиться обратно. Жеки не видно, но он знает, что она там, на кухне, в малиновом фартуке, режет салаты и напевает себе что-то под нос. Он крикнул ей через стенку: «Тебе помочь?» Она громко и весело ответила: «Не надо, я сама!» Отложив на подоконник приятно неподвижную и прохладную книгу, Паша распахнул окно и со всхлипом вырвался из сна в душную темноту избы. Скомканная подушка влажно и неприятно клеилась к щеке.
Утром Жека не смогла встать с кровати. Странно деформированные ноги изгибались в неожиданных местах, медленно обшаривая окружающее пространство. Зараза жизни захватывала все новые и новые участки тела – стук множества сердец вразнобой бился из-под лихорадочно горящей кожи, скрывающей постоянное, неустанное движение. Паша попытался влить девушке сквозь сжатые зубы ложку бульона, но горло отказывалось пропускать пищу.
Вскоре последние следы сознания в теле исчезли. Расфокусированные глазные яблоки ворочались в глазницах независимо друг от друга, беспорядочно подрагивая чёрными дырами зрачков. Из горла с клубами пара вырывался непрерывный писк, для создания которого не требовалось вдоха. Волосы на макушке шевелились от биения очередного сердца.