Избранное: Динамика культуры - стр. 28

Более того, реконструируемое прошлое не всегда удается описать с необходимой точностью, и здесь антропологу очень часто придется говорить: «Ignoramus ignorabimus»[5]. В регионе Гвинейского залива, где контакты начались во времена Генриха Мореплавателя, задача реконструкции очевидно безнадежна. Но даже и там, где контакты насчитывают только сотню лет или всего несколько десятилетий, реконструкция может оказаться столь же трудным делом. Революционные изменения во всей Юго-Западной Африке, происшедшие благодаря основанию, росту и распространению влияния зулусской империи под властью Чаки, сделали практически невозможным создание нормальных условий для мирной и единой племенной жизни. М. Хантер, которая, как мы видели, полагает, что «любая культура может быть полностью понята только в ее историческом контексте», тем не менее вынуждена признать, что по всей Юго-Западной Африке «нет точных данных о жизни банту до контактов с европейцами». Она также сообщает настоящую причину, по которой использование «реконструируемого прошлого» в любой компаративистской дискуссии оказывается бесполезным. Если мы захотим сравнить сегодняшнее состояние изменяющейся культуры с ее «нулевой точкой», нам придется рассматривать эти две, существенно различные, ситуации, пользуясь одними и теми же методами и имея в виду одни и те же проблемы. «Но, как это ни прискорбно для исследователя культурного изменения, научная социальная антропология начала развиваться после открытия Африки»{45}.

Мы, стало быть, сталкиваемся со следующей ситуацией: иногда реконструкция совершенно невозможна, а когда она возможна, то результаты, которые она дает, – второго сорта по сравнению с полевой работой, отвечающей современным требованиям. Сопоставлять подобные результаты с современными условиями едва ли вообще правомерно. Этнографу, работающему над реконструируемым прошлым, пришлось бы предлагать человеку, работающему практически, в лучшем случае «поврежденный товар», мало ценный в качестве практических рекомендаций совета или теоретических озарений{46}. Один или два конкретных примера будут полезны, чтобы показать тщетность попыток увидеть прошлое ради содействия политическому управлению в будущем.

Многие африканские племена до контакта с европейцами процветали, решая насущные вопросы с помощью каннибализма, умножали богатства на рабстве и похищении скота и распространяли свою политическую власть посредством межплеменных войн. Стал бы антрополог на этом основании призывать возвратиться к питанию человеческой плотью или к рабству, войне и грабительским походам за добычей? Едва ли. Даже если прадеды туземцев имели обыкновение пожирать друг друга и питаться человеческой плотью, повлияет ли этот факт каким-либо образом – прямо или косвенно – на рацион питания, который мог бы подойти ребенку горожанина, или рабочему на шахте, или члену племени, вынужденному изобретать новые правила хозяйствования, потому что их территорию урезали, пастбища разрушили, а налоги повысили? Эти вопросы уже содержат в себе ответы.

Экономические ресурсы африканских племен изменились: африканское предпринимательство в некоторых районах выросло и во многих отношениях вышло за пределы, соответствующие прежним условиям; в то же время некоторые из их стремлений оказались в состоянии полной неопределенности. В политических вопросах вождь более не может использовать военную силу для увеличения своего дохода или для осуществления своих желаний и прихотей; ему не может быть дозволено применение принудительного труда, и менее всего для содействия добыванию рабов и торговле ими; его религиозная власть подверглась влиянию новых верований и была поколеблена новым скептицизмом. Если бы нам пришлось последовательно рассматривать один институт за другим, если бы пришлось изучать различные аспекты жизни общества – экономику, право, образование или политику, – мы бы обнаружили, что по крайней мере часть «нулевых условий» исторического прошлого, каким оно было до пришествия европейцев, повсеместно умерло и похоронено, и как таковое к делу не относится.