Избранное - стр. 29
Где нынче подвиг? где жертва?
Гарь и гик обезьяний.
Было унижение, была и победа.
Безумный ездок, хочешь за море прыгнуть из желтых туманов гранитного любимого города, несокрушимого и крепкого, как Петров камень, – над Невою, как вихрь, стоишь, вижу тебя и во сне и въявь.
Брат мой безумный – несчастлив час! – твоя Россия загибла.
Я кукушкой кукую в опустелом лесу твоем, где гниет палый лист: Россия моя загибла.
Было лихолетье, был Расстрига, был Вор, замутила Смута Русскую землю, развалилась земля, да поднялась, снова стала Русь стройна, как ниточка, – поднялись русские люди во имя Русской земли, спасли тебя: брата родного выгнали, краснозвонный Кремль очистили – не стерпелось братнино иго иноверное.
Была вера русская искони изначальная.
Много знают поволжские леса до Железных ворот, много слышали горячих молитв, как за веру русскую в срубах сжигали себя.
Где ты, родная твердыня, Последняя Русь?
Я не слышу твоего голоса, нет, не доносит и гари срубной из поволжских лесов.
Или в мать-пустыню, покорясь судьбе, ушли твои верные сыны?
Или нет больше на Руси – Последней Руси бесстрашных вольных костров?
Был на Руси Каин, креста на нем не было, своих предавал, а и он любил в проклятом грехе своем свою мать Россию, сложил песни неизбывные:
«У Троицы у Сергия было под Москвою…»
Или другую – на костер пойдешь с этой песней:
«Не шуми, мати зеленая дубравушка…»
Широка раздольная Русь моя, вижу твой красно-звонный Кремль, твой белоснежный, как непорочная девичья грудь, златокровельный собор Благовещенья, а не вестит мне серебряный ясак, не звонит красный звон.
Или заглушает его свист несносных пуль, обеспощадивший сердце мира всего, всей земли?
Один слышу обезьяний гик.
Ты горишь – запылала Русь – головни летят.
А до века было так: было уверено – стоишь и стоять тебе, Русь широкая и раздольная, неколебимою во всей нужде, во всех страстях.
И покрой твое тело короста шелудивая, буйный ветер сдует с тебя и коросту шелудивую, вновь светла, еще светлей, вновь радостна, еще радостней восстанешь над лесами своими дремучими, над степью ковылевою, взбульливою.
Так пошло, так думали, и такая крепла вера в тебя.
Человекоборцы безбожные, на земле мечтающие создать рай земной, жены и мужи праведные в любви своей к человечеству, вожди народные, только счастья ему желавшие, вы, делая дело свое, вы по кусочкам вырывали веру, не заметили, что с верою гибла сама русская жизнь.
Ныне в сердцевине подточилась Русь.
Вожди слепые, что вы наделали?
Кровь, пролитая на братских полях, обеспощадила сердце человеческое, а вы душу вынули из народа русского.
И вот слышу обезьяний гик.
Русь моя, ты горишь!
Русь моя, ты упала, не поднять тебя, не подымешься!
Русь моя, земля Русская, родина беззащитная, обеспощаженная кровью братских полей, подожжена, горишь!
О, моя родина обреченная, пошатнулась ты, неколебимая, и твоя багряница царская упала с плеч твоих.
За какой грех или за какую смертную вину?
За то ли, что клятву свою сломала, как гнилую трость, и потеряла веру последнюю, или за кровь, пролитую на братских полях, или за кривду – сердце открытое не раз на крик кричало на всю Русь: «Нет правды на Русской земле!» – или за исконное безумное свое молчание?
Ты и ныне, униженная, затоптанная, когда пинают и глумятся над святыней твоей, ты и ныне безгласна.