Из глубины - стр. 20

Крейн взглянул на Корбетта:

– Какого рода?

– Некоторые люди жаловались на нарушение сна, – ответил Корбетт. – Другие просто говорили о недомогании. Было несколько случаев пищевых расстройств. Самая распространенная жалоба звучала так: невозможно сосредоточиться на своей работе.

– А несколько дней назад начались физиологические проблемы, – подхватила Бишоп. – Запоры. Тошнота. Неврастения.

– Люди здесь, наверное, работают в две смены, – заметил Крейн. – Неудивительно, что они чувствуют усталость.

– Еще были жалобы на нервные тики и мышечные спазмы.

– Тики? – переспросил Крейн. – И никакой боли?

Бишоп посмотрела на него с укором, словно желая сказать: «Я бы не стала ничего утаивать».

– Это не вяжется с кессонной болезнью, – продолжал Крейн. – По крайней мере, я о таком не слышал. Но я не понимаю, чем вы встревожены. Проблемы концентрации внимания, запоры, тошнота… все это неспецифические жалобы. Может быть, это просто стресс, вызванный работой. Ведь, в конце концов, люди находятся в необычных условиях и решают необычные задачи.

– Я еще не закончила, – возразила Бишоп. – На этой неделе ситуация ухудшилась. Три случая аритмии у людей, которые не страдали сердечными заболеваниями. У одной женщины – двусторонняя слабость мышц ладоней и лица. И еще два человека перенесли, как выяснилось, переходящее ишемическое нарушение.

– Неужели? – удивился Крейн. – Насколько тяжелое?

– Частичный паралич, неразборчивая речь. В обоих случаях это длилось меньше суток.

– А возраст?

– Около тридцати лет.

– Да? – Крейн нахмурился. – Для инсульта очень молодой возраст. Значит, два инсульта. Неврологические исследования проводились?

– Обижаете, доктор. Конечно. Неконтрастная томография черепа, ЭКГ, чтобы выявить побудительные причины для кардиоэмболических симптомов, ну и так далее. На станции нет прибора для снятия энцефалограммы, которую, как вы, без сомнения, знаете, делают в случаях приступов или комы, но, так или иначе, в этом не было необходимости. Все шло совершенно нормально.

Она снова говорила с некоторой резкостью. «А она ревнива, – подумал Крейн. – Это ее территория, и она не хочет, чтобы я туда заходил».

– Но, – сказал он вслух, – это первый симптом дисбаризма, о котором я сегодня услышал.

– Дисбаризма? – переспросил Корбетт, моргнув глазами в круглых очках.

– Декомпрессионной болезни. Кессонной болезни.

Бишоп вздохнула:

– Видите ли, я уверена, что кессонная болезнь здесь абсолютно ни при чем.

– Почему? Я считал…

Крейн замолчал. Он подумал, что Ашер так и не сказал ему, в чем же все-таки дело. Принимая во внимание особенности станции «Глубоководный шторм», сам Крейн решил, что это кессонная болезнь. Но сейчас ему пришло в голову, что с выводами он, возможно, поторопился.

– Извините, – продолжал он, помедлив. – Никак не могу понять, зачем же вы тогда меня пригласили.

– Это Говард Ашер вас пригласил, – сказала Бишоп и впервые улыбнулась.

В комнате ненадолго воцарилось молчание.

– Вы смогли выявить какие-нибудь закономерности? – спросил наконец Крейн. – Может быть, пострадавшие работают на одной палубе или в одной зоне станции?

Бишоп покачала головой:

– Обращались пациенты со всех уровней и из всех основных зон.

– Значит, общего нет ничего. Нет и одинаковых жалоб. Мне кажется, это просто совпадение. Сколько всего человек вы приняли?