История войны и владычества русских на Кавказе. Деятельность главнокомандующего войсками на Кавказе П.Д. Цицианова. Принятие новых земель в подданство России. Том 4 - стр. 26
Вечером Дарья объявила Коваленскому, что после болезни, которою страдала более месяца, чувствует себя настолько слабою, что не может пройти по комнате, и потому, как ни лестны для нее высочайшие приглашения и сколь ни важен сей отъезд для собственной ее пользы, но все-таки она не решается пуститься в путь при ее слабости, преклонных летах и в настоящее суровое время. Царица объявила, впрочем, что воспользуется монаршею милостию при первом удобном случае[51].
На другой день нового года Дарья отправила ответное письмо князю Цицианову, в котором высказалась вполне хитрая женщина, какою она и была в действительности. Царица писала, что, получив письмо главнокомандующего, она исполнилась матернего чувства, вспомнив как о своем муже Ираклии II, так и об отце князя Павла Дмитриевича, «между коими была величайшая связь дружбы». Ссылаясь на свою болезнь и отказываясь ехать в Россию, она просила князя Цицианова не ожидать ее в Георгиевске, а ехать скорее в Тифлис. Не отвергая того, что поправляется от одержимой ее болезни, Дарья высказывала боязнь, чтобы поспешные сборы и отправление «не учинились вечною препоною удостоиться поклонения его императорскому величеству»…
«Желательно мне было, – писала царица[52] в заключении своего письма, – продлить сие письмо так, как приятно матери беседовать с сыном своим возлюбленным, но причиною краткости есть поспешность моя к ответам. Прошу вас принять сие яко сын от матери».
Одновременно с этим находившийся в Грузии для горных изысканий граф Мусин-Пушкин писал князю Цицианову[53], что «хитрость и недоверчивость, в сердце царицы вселившиеся, препятствуют несравненно более ее отъезду, нежели болезнь, от которой она освободилась. Правда, что еще слаба и через три дня ехать невозможно, но через две недели ежели только на сие решится, то выедет».
Граф Мусин-Пушкин полагал, что присутствие самого князя Цицианова в Тифлисе может ускорить развязку этого дела, и потому советовал ему поторопиться приездом. Хотя царица Дарья и писала князю Цицианову, что слабое здоровье не дозволяет ей выехать, но из разговора графа Мусина-Пушкина с царевичем Вахтангом можно было заключить, что Дарья все-таки может определить крайний срок для своего выезда. Пользуясь случаем, граф Мусин-Пушкин предложил Вахтангу проводить царицу до русской столицы.
– Я лучше останусь слугою в Грузии, – отвечал царевич, – чем поеду в Петербург.
– Вы ничем не оправдаете себя перед светом, – говорил Мусин-Пушкин, – и перед собственным сердцем и совестью, если в преклонных летах матери и при слабости ее здоровья никто из сыновей не проведет ее если не до столицы, то по крайней мере до Кавказской линии.
– Католикос (царевич Антоний) мог бы всего удобнее ехать, – заметил Вахтанг, – и я поговорю с ним об этом.
Граф Мусин-Пушкин изъявил желание сам видеть царицу, и Вахтанг обещал доложить ей и устроить свидание.
«Между тем не надеюсь я, однако же, – писал Мусин-Пушкин князю Цицианову, – чтобы без вашего присутствия и вторичного настояния решилась она ускориться с отъездом, почему прибытие ваше толико нужное и по множеству причин, и по сей важнейшей необходимо. Думаю, впрочем, что заманить никоторого из членов царской фамилии в Россию нелегко и что дотоле в отговорках не будет недостатку, доколе побуждениями страха, а не дружественными убеждениями к таковому отъезду принудятся. Доколе же из Грузии не удалятся, не будет здесь ни порядка, ни тишины».