История одной любви - стр. 7
На утро Алешка чувствовал себя свиньей. Ему и даром не нужна была Инна, вспоминать об этой дурацкой, пошлой ночи было до жути стыдно, а вот девушка так не считала. Со всем пылом и настойчивостью бывшей отличницы, она вцепилась в своего нового рыцаря, и оторвать ее можно было, наверное, только с кровью. Дня не было, чтобы она не заявлялась к Алешке домой, стояла у палисадника часами, замерзая до дрожи в челюсти, лезла во двор, а парень смущался и пускал. И дело бы, скорее всего, кончилось для Алешки печально, свадебкой, но будущая невеста поступила неблагоразумно, любвеобильность её подвела, и она изменила жениху с приезжим бульдозеристом. И эта история получила такой размах, что при очередном посещении красотки, отец Лешки озверел, схватил вилы и дико заревел, выкатывая красные белки глаз
– Еще увижу тебя, курва, в доме, так и въеду вдоль хребтины. Ишь, пробы ставить некуда, вся деревня отметилась в её месте сладком, а туда же, к парню лезет. И тебя, дурак, охожу. Мало девок нормальных, так он эту – прости Господи нашёл. Пошла вон, фря.
Так и разладилось у них, а между тем весна катилась колобком по степному краю,накатывала талой водой на луга, потом поджигала их жёлтым огнём одуванчиков, цвела черемухой и ландышем, дурманила сиренью. Алешка совсем освоился в селе, поступил на работу помощником зоотехника, достал с чердака старые дедовы сети, начал браконьерить потихоньку, да в такие места забирался, в каких и чертова нога не ступала, ничего не боялся, сам, как черт стал. Стриженная башка отросла густыми русыми кудрями, старинные, тоже дедовы сатиновые косоворотки неожиданно стали любимой одеждой, сменив модные, городские, в совхозе выдали ему коня и носился он по лугам, то гоняя отары, то проверяя стада. Хозяйство было огромное, скота тысячи, зоотехник с ног сбился, помощнику такому был рад, как манне небесной. А все бабы села шептали друг другу на ушко: "Смотрите-ка! Молодой Гавря то ли чудной, то ли вумный, как вутка, все у него не как у людей. Гавриловы, они все из ума да дури слеплены.
Уже и май почти иссяк, растрепался чумовыми ветрами, слился грозовыми дождями, и предиюнье подкралось исподволь теплом, ароматами созревающих трав, свежестью нагретой за день речной воды. Однажды в такой погожий, духмяный вечер, когда усталое солнце, подкрашивало огнём и так алые маки, в окошко кухни кто то постучал дробно и сухонько, как будто ворона лапкой. Отец уже спал, раззявя чёрный рот, Алёшка одним прыжком перелетел к окну, высунулся. У палисадника стояла та самая бабка, Галинина, из под надвинутого на костлявый лоб чёрного платка блестели в ярком лунном свете мышачьи глазки.
– Привет, богатырь. Поговорить надо. Дело есть.
Алешка не стал пускать старушенцию в дом, вышел сам, как был, в майке, стал, подперев калитку, ожидающе поднял бровь.
– Здравствуйте, бабушка. Что за дело?
Старуха ловко оседлала лавку, поправила платок, сообщила.
– Бабой Катариной меня зови. Мы тут пришлые, нездешние, не особо нас любят – то. К любому не обратишься, носы кривят, убогие. Вот я к тебе и с просьбой, больше и не к кому. Ты мою Гальку на работу возьмёшь? А то совсем захирела девка, похудела в три раза, кожа да кости. Смотреть не на что.
Алешка пожал плечами, сказал, вроде, как извинился.