История ислама. Т. 3, 4. С основания до новейших времен - стр. 73

В скором времени воодушевление «в борьбе за дело Божие» было распространено благочестивыми мусульманами в народные массы не только там, где за эмира молились, как за государя; письма его, отчеты о его победах и, как кажется[114], популярные рассказы, описывавшие покорение Сирии и Месопотамии первыми правоверными под начальством Абу Бекра и Омара, рассказы с романтическими прикрасами и с прозрачной целью ближайшего полезного применения, возбудили воодушевление далеко за пределами Халеба и Мосула; вообще народное настроение в ближайших провинциях усилилось настолько, что в 559 (1164) г. Ортокид Хисн-Кефы не смел отказать Нуреддину в просьбе о помощи, хотя ему не было никакой выгоды в дальнейших победах и без того слишком сильного соседа; жители же Дамаска, которым и так наскучили слабые Тогтегиниды, еще за десять лет до этого (549 = 1154 г.) сами призвали сына Зенги, чтобы он присоединил их владения к своему государству.

Тот, в ком мусульмане видели истинного героя веры, естественно представлялся христианам совсем в другом свете. Но если даже дешево оценивать его, нельзя его упрекнуть в жестокости или слепой мстительности даже в отношении к этим смертельным врагам. Страшная кровавая баня в Эдессе и полное разорение этого города (541 = 1146/47 г.) по взятии его, в наказание за необдуманное восстание его после смерти Зенги, соответствовали военным нравам и к тому же могли казаться ему неизбежными с политической точки зрения; убиение многих христианских пленных в ответ на бессовестное нападение Бодуэна при Баниясе[115] на доверчивых мусульман, рассчитывавших на соблюдение заключенного перемирия, было справедливым возмездием; в других же случаях он никогда не провинился в какой-либо крупной жестокости. Но для христиан, изгнание которых из Сирии и Палестины было целью его жизни, он был всегда непримиримым врагом. Если он заключил союз с королем Малой Армении, то только для того, чтобы вредить крестоносцам; если он вел войну против мусульманина, сельджука Килидж Арслана II (560 и 568 = 1165 и 1172/73 гг.)[116], то он имел лишь в виду удержать его от постоянных хищнических нападений на Данишменда Сивасского и таким образом достигнуть необходимого единства для борьбы с византийцами и крестоносцами. Если стремления его и были направлены только на борьбу с ненавистными франками, то все же он был чересчур проницательным воином и хорошим политиком, чтобы надеяться достичь действительных успехов только наступательным образом действий.

У него никогда не было недостатка в мужестве вступать в бой с закованными в даты христианскими всадниками, которых все боялись: личная храбрость была этому высокому, сухощавому, почти безбородому человеку в столь высокой степени свойственна, что окружающие его постоянно, хотя понапрасну, должны были удерживать его от подвергания себя безумным опасностям; но он вовремя понял перевес рыцарей при рукопашной борьбе; тогда он стал стремиться к тому, чтобы вести войну иначе: с прежнею живостью, которая не позволяла бы крестоносцам передохнуть и не ослабила бы воодушевления в своих, но по возможности избегая больших битв, решаясь на них только в случае каких-нибудь необыкновенно благоприятных обстоятельств. И в этом он поступал правильно. Даже тогда, когда он решался вступить в решительный бой, он оставался несколько раз в проигрыше и, несмотря на весь вред, причиненный им то здесь, то там своим противникам, ему удалось надолго вернуть исламу только некоторые округи Северной Сирии в 545 (1150/51)