Испытание - стр. 3
Данила прикрыл на мгновение глаза и увидел старика в окружении ровесников и с гармонью в руках. Он поймал взгляд старика, положил руку на его раскрытую ладонь и тихо сказал:
– Поезжайте домой.
Старик несколько мгновений растерянно хлопал ресницами, а потом забубнил:
– А ведь и правда. Помирать лучше на родине. Там у нас и кладбище получше. И родители мои лежат неподалеку. Чем тут-то, лучше уж я дома…
Данила шел по платформе и сам себе не мог объяснить, что же сейчас произошло. Но это была его пятая поездка, и он привык доверять внутреннему чувству, диктующему, что и как сделать или сказать.
Через два года в том же кафе на площади он снова повстречал старика. Тот ждал его. Как только Данила вошел, старик бросился ему навстречу. Под руки повел к столику, усадил, придвинул к нему свои пирожки и от избытка чувств долго не мог произнести ни слова. Только руками размахивал как в немом кино, борясь со слезами.
Наконец, выпалил:
– Живой я сынок, вишь…
И заплакал весело. А успокоившись или наплакавшись, рассказывал:
– Каждый год приезжаю к детям на месяц и жду тебя здесь. В закусочную эту как на работу хожу, веришь? Я ж тебе жизнью обязан, а ты и не знаешь…
***
После встречи с Данилой старик собрал вещи. Всю дорогу в поезде виделось ему ухоженное сельское кладбище, где не дети, так хоть соседи навестят и в Родительское, и на светлую Пасху, а может и на Благовещенье заглянут. Могилки там прибранные, места много, не то, что на городских кладбищах – глядишь, ноги поджимать придется.
Приехал он в свой старый дом, – пылища, паутина, запустенье. Только метлу из полыни соорудил, прибирать начал, а тут к нему народ повалил. Сначала сосед заглянул, про Питерскую жизнь выспрашивал: что, да как, да почем. А как вышел на улицу, да разнеслась весть о его возвращении, повалили гости со всего села. На столе сама собой самогонка возникла, кто-то картошечки молодой принес, кто-то огурчиков соленых. Все на старика как на диковинку смотрят, столичных рассказов ждут. Шутка ли – пятнадцать лет не виделись.
Решил старик односельчан не огорчать известием о своей болезни и близкой кончине. Они к нему как на праздник пришли, вон Алексеевна, первая зазноба его юности, и прическу соорудила в парикмахерской, и платок новый на плечи накинула. Грех гостей печалить. И повел он рассказ о своих столичных приключениях. Говорил и самогонкой свой рассказ заправлял. Может оно и вредно для здоровья, только все равно помирать…
Неделя прошла, вторая заканчивалась, а в доме у него народу не убывало, даже напротив: молодежь набежала. Кто в Питере в институт поступать собрался, кто про каких артистов узнать – все к нему.
Старик, правда, вел в Ленинграде жизнь довольно скромную и даже чуть скучноватую, но фантазия его разгулялась не на шутку и понесло… А тут еще Алексеевна глаз не сводит, совсем себя мальчишкой почувствовал, разошелся, поэмы сочиняет.
По улице пройдет, из окон бабки его внучатам несмышленым показывают, пальцем тычут. В лавку зайдет – очередь расступается. В общем важнее него персоны на селе не было. Два месяца купался старик в человеческом внимании и уважении. А через два месяца пошел в сельскую больницу, сдал анализы и встал на пороге как истукан, получив результат.
Здоров.
Абсолютно здоров. Напрочь.