Испанская баллада - стр. 16

– Учти и следующее, господин мой и учитель Эфраим, – сказал дон Иегуда, смело глядя ему прямо в лицо, – если не брать в счет ту первую жестокую обиду, сыны Агари не сделали мне ничего дурного. Напротив, обхождение с ними было пользительно, как теплая розовая вода. Они напитали меня туком[27] своей страны. Их нравы пришлись мне по душе, и как ни противлюсь я тому в сердце своем, многие обычаи приросли ко мне, как вторая кожа. Очень может быть, что однажды, в минуту важного решения, я по старой привычке призову на помощь Аллаха и произнесу первые стихи Корана. Случись тебе услышать такую молитву, дон Эфраим, разве не возникло бы в груди твоей желание отлучить меня от общины, провозгласить мне херем?[28]

Дона Эфраима рассердило, что собеседник опять угадал его мысли. Ясно как день, этот Иегуда, несмотря на свое великодушное решение, святотатец и вольнодумец. На какой-то миг в уме Эфраима действительно мелькнула соблазнительная мысль: он, Эфраим, стоя на альмеморе[29], возглашает под звуки шофара, бараньего рога, что еретик Иегуда навеки отлучен. Пустые мечты. С таким же успехом он мог бы провозгласить свое «отлучаю» великому халифу или кастильскому королю. И дон Эфраим предпочел вежливо уклониться от прямого ответа.

– Ни один другой род не сделал для сынов Израиля столь много, как семейство Ибн Эзра, – сказал он. – К тому же всем известно, что ты, выполняя волю отца, отступился от истинной веры раньше, чем достиг тринадцати лет[30].

– Читал ли ты послание, в коем господин наш и учитель Моше бен Маймон[31] выступает в защиту тех, кто вынужденно признал пророка Мухаммада? – спросил Иегуда.

– Я человек простой и не мешаюсь в споры раввинов, – настороженно ответил Эфраим.

– Поверь мне, дон Эфраим, – с чувством вымолвил Иегуда, – не было ни единого дня, когда бы я позабыл об истинном учении. В подвальных покоях моего севильского дома есть синагога, и в большие праздники мы приходили туда, десять мужей, как предписано законом, и возносили молитвы. И я позабочусь о том, чтобы моя синагога в Севилье сохранилась, даже когда сам я переберусь сюда. Эмир Абдулла – человек великодушный, и он мне друг. Он посмотрит на это сквозь пальцы.

– Когда же состоится твой переезд в Толедо? – осведомился дон Эфраим.

– Наверное, через три месяца, – ответил Иегуда.

– Могу я надеяться видеть тебя своим гостем? – вежливо предложил Эфраим. – Хоть дом мой, конечно, скромен.

– Благодарю тебя, – сказал Иегуда. – О крове над головой я уже позаботился. Я выкупил у короля, нашего государя, кастильо де Кастро. И распоряжусь, чтобы его перестроили для меня, для моих детей, моих друзей и слуг.

Дон Эфраим ужаснулся – и не сумел этого скрыть.

– Эти проклятые Кастро, – предостерег он, – в своей жестокости и мстительности превосходят всех прочих рикос-омбрес. – Когда король отнял у них кастильо, уста их извергали безумные угрозы. И если там поселится иудей, они сочтут это величайшим поношением своему роду. Поразмысли над этим, дон Иегуда. Бароны Кастро сильны и могущественны, у них много приверженцев. По их внушению полкоролевства ополчится на тебя – и на весь народ Израилев.

– Благодарю тебя за предостережение, дон Эфраим, – ответил Иегуда. – Всемогущий вложил мне в грудь бесстрашное сердце.