Испанская баллада - стр. 15
Будучи человеком умным и набожным, Эфраим не хотел быть несправедливым. Разумеется, Ибн Эзры, с их привычкой к роскоши, с их манией величия, были чужды его душе, и все же он вынужден был признать: они – благороднейший из родов Сфарaда, испанского Израиля[25], из этого семени произошли многие ученые, поэты, воины, купцы, дипломаты – лучшие сыны еврейского народа, стяжавшие известность в мусульманском и христианском мире. А главное, Ибн Эзры великодушно помогали соплеменникам в века утеснений, тысячи евреев выкупили они из языческого плена, тысячам предоставили убежище в Сфараде и Провансе. И тот Ибн Эзра, что ныне пришел к нему, тоже отмечен печатью Господа – не случайно удалось ему в столь трудное время стать богатейшим купцом в Севилье. И все же… О, лишь бы этот человек с его честолюбивым азартом, с его преступной гордыней не принес сынам Израиля новые бедствия вместо благодеяний!
Все это успело мелькнуть в мозгу дона Эфраима за каких-то три секунды. Ибо спустя три секунды после того, как замолчал дон Иегуда, он с самым почтительным видом произнес:
– Для нас великая честь, дон Иегуда, что ты желаешь присоединиться к нам. Господь Бог в нужный час посылает нужного человека, способного стать во главе толедской альхамы. Так позволь же мне возложить на твои плечи новое бремя и передать тебе мои полномочия.
Но мысленно он произносил совсем другое: «О Господи Всемогущий, не будь жесток к народу Израиля! По воле Твоей сердце сего мешумада[26], вероотступника, вновь обратилось к Тебе, и ныне он возвращается к нам. Наставь его на путь истинный, дабы здесь, в Твоем Толедо, он не чванился и не возносился, не допусти, чтобы гордыня сего человека умножила зависть и ненависть, какую другие народы, гои, питают к Израилю!»
Между тем дон Иегуда молвил:
– Как можно, дон Эфраим! Разве кто-то способен вести дела альхамы лучше тебя? Но я буду счастлив и горд, если в субботу вы призовете меня, чтобы прочитать недельный отрывок из Пятикнижия вместе с другими добрыми евреями. Позволь мне уже сегодня, дон Эфраим, проявить заботу о ваших бедняках. Я хотел бы передать тебе небольшую лепту – скажем, пятьсот золотых мараведи.
Никто никогда не жертвовал толедской общине столь крупной суммы. Дон Эфраим был испуган и возмущен широким жестом гостя – жестом смелым, надменным, артистическим, греховным. Нет, если этот человек, словно бы излучающий великолепие и блеск, станет обитателем Толедо, то разве сможет он, Эфраим, оставаться парнасом альхамы?
– Сам поразмысли, дон Иегуда, – сказал он. – Альхама не захочет удовольствоваться каким-то жалким Эфраимом, если в Толедо будет Иегуда ибн Эзра.
– Не потешайся надо мною, – спокойно ответил Иегуда. – Ты же и сам все понимаешь не хуже меня: альхама не потерпит, чтобы во главе ее встал человек, сорок лет исповедовавший веру сынов Агари и пять раз на дню восхвалявший Мухаммада. Ты бы и сам не захотел, чтобы мешумад сделался старшиной толедской общины. Ведь это так, признайся.
И вновь Эфраим ощутил и досаду, и восхищение. Сам он намеренно не проронил ни слова о пятне, лежавшем на Иегуде. А собеседник говорит о том с бесстыдной откровенностью, чуть ли не с гордостью, нечестивой гордостью всех Ибн Эзров.
– Мне не пристало судить тебя, – вымолвил он.