Искушение Ганеши - стр. 2
«Поэтому не нужно этого бояться», – додумал он, закрывая книгу. Понимая теперь, что Фетида нужна была только для того, чтобы Сиринге было к кому действительно его ревновать. А не только теоретически – к Ахлис. И она смогла бы и там и сям набраться решимости, чтобы с ним действительно порвать – одним махом. Ничего для себя уже и не выясняя. Мол, и так всё ясно! По всем фронтам.
Но только для того чтобы для него не исчезла его божественность, оставив его на этой планете-тюрьме ещё на одну жизнь. Причем, рабом. И – чьим? Дриады!
«Нет, надо срочно валить отсюда. Распутав все кармические нити, которыми попыталась опутать меня Сиринга, отфутболив к Фетиде».
И вспомнил, как Сиринга на «День защитника отечества» пригласила его на кухню. Села напротив, подперла кулаком подбородок и стала любоваться тем, как он должен был жадно наброситься на запечённую для него в духовке утку с яблоками.
– А где гарнир? – спросил Ганеша и осмотрелся по сторонам.
– Зачем тебе гарнир? – не поняла Сиринга. – Ешь мясо. Ты же мужчина. Ты должен есть мясо!
– Мужчина? – усмехнулся он. – Так это что, приговор?
Отщипнул от утки кусочек, пожевал эту высохшую в духовке биомассу во рту, и, видя, что Сиринга не сводит с него глаз, не решился его рефлекторно сплюнуть. И с отвращением проглотил. Наблюдая, как тот застрял у него в горле и ни в какую не желал самостоятельно продвигаться вниз.
– Знаешь, я не люблю мясо, – признался Ганеша, выковыривая из утки яблоки и с удовольствием их поглощая. Чтобы протолкнуть мясо. – Меня ещё в детстве воспитатели насильно заставляли есть этот непригодный для употребления в пищу продукт. Который повара тушили вместе с квашенной в бочках капустой, называя всё это кислое жирное месиво «солянкой». Не обращая внимания на мои истерики. И воспитатель буквально своими руками запихивала его ко мне в рот. Я до сих пор помню у себя во рту её пальцы. В первый раз я так поразился её наглости, что буквально с минуту сидел молча, открыв рот. Пока она заставляла меня, сквозь слезы, его жевать. Двигая рукой мою нижнюю челюсть, как у куклы. Крича что-то там о пользе белков для растущего организма. Но как только она отворачивалась, я тут же сплёвывал его обратно в тарелку. А когда она стала это замечать и снова запихивать мне эти объедки в рот – под стол. Так что я, наверное, никогда его уже не полюблю. Прости, это слишком личное.
– Это ты меня прости, – смутилась Сиринга. – Твоя мать ничего мне об этом не рассказывала.
– Ещё бы! Она и сама работала в том же самом саду детей. В старшей группе. И точно так же издевалась над ними, заставляя их есть то, что они не любят. Запихивая в их маленькие организмы порции почти что взрослого человека. У них у всех руки по локоть в кровавых слезах. Жаль, что они не читали Достоевского. И не ценили, как он, слезу ребёнка3. Для того чтобы не пихать в него то, что он не любит. Ещё и недоумевая, почему она спокойно съедает свою порцию, а ребенок съедает только её совсем небольшую часть и уверяет её, что уже наелся? Не обращая внимания на разницу в весе. И её многолетнюю привычку набивать живот, «заедая» свои неврозы. Где у неё уже около пятнадцати килограмм одних только бактерий в кишечнике, специально расплодившихся для того чтобы вместо неё переваривать предлагаемую им пищу. А у ребенка их ещё нет. А если и есть, то только те, для которых мясо и прочие трупы – смертельный яд! Это и есть тот самый «мировой заговор», о котором все вокруг только и говорят. Но, пожирая трупы, и сами не желают даже себе сознаться в чём именно он заключается. Заключая себя в тюрьму тела. «Сома – сёма», как говорили римляне. А они понимали в этом побольше нашего. И ели один только белый хлеб, – взял он с плоского блюда ломтик хлеба. – И какую империю они отгрохали! Которая пала только после того, как они стали нанимать варваров. Которых они так и не сумели отучить от мяса. – И откусил хлеб.