Исчезнувшее свидетельство - стр. 23
– Граф ответил бы на все ваши вопросы, – заявил Пташников. – В случае со «Словом о полку Игореве» ему нечего было скрывать.
– Вы так считаете?
И тут я предложил историку:
– Наш уважаемый краевед так рьяно защищает Мусина-Пушкина, что вполне мог бы выступить в его роли. Так пусть он и ответит на ваши вопросы.
– Ну что ж, я не против как бы реконструировать возможный разговор с Калайдовичем. Вот и посмотрим, как вы сможете защитить графа, – с улыбкой обратился Окладин к Пташникову. – Вы согласны провести такой следственный эксперимент?
– Не понимаю, зачем устраивать этот театр.
– Чтобы выяснить истину! Или вы боитесь моих вопросов?
Пташникову ничего не оставалось, как согласиться с нашим предложением, но он тут же выдвинул свое условие:
– Чтобы разговор имел практический смысл и помог расследованию по делу о «Слове о полку Игореве», надо к нему основательно подготовиться. Поэтому предлагаю отложить его до следующей субботы.
– Мне тоже надо собраться с мыслями, – поддержал краеведа Окладин.
– В таком случае жду вас у себя ровно через неделю, – произнес Пташников таким решительным тоном, словно речь шла о смертельной дуэли.
Когда мы с краеведом вышли из дома Окладина и направились в сторону троллейбусной остановки, Пташников сказал:
– Удивляюсь на Михаила Николаевича: умный, образованный человек, а не понимает элементарных вещей. Ни одна, даже самая талантливая подделка не вызвала бы к себе такого неослабного внимания историков, литературоведов, наконец, рядовых читателей, буквально влюбленных в «Слово о полку Игореве». В прошлый раз, когда мы с вами были в музее, а затем расстались, ко мне подошел мужчина, который вместе с нами осматривал посвященную «Слову» экспозицию и краем уха слышал мои пояснения. Мы разговорились. Я был поражен: рядовой инженер, а какое понимание «Слова», какая начитанность! – с восхищением произнес Пташников.
Но меня сообщение краеведа сразу насторожило:
– Этот мужчина вам как-то представился?
– Да вроде бы нет.
– А к вам он как обратился?
– По имени и отчеству.
– Откуда же он вас знает?
– Представления не имею.
– Случайно, он был не в черных очках?
– Да. Значит, вы его тоже заметили?
– Еще у него был миниатюрный фотоаппарат.
– Правильно, после нашей беседы он попросил разрешения сфотографировать меня на фоне Спасо-Преображенского собора…
Последнее замечание краеведа еще больше встревожило меня. Когда выходил от Лидии Сергеевны, я видел, как мужчина в черных очках фотографировал Спасо-Преображенский собор. А может, в кадре оказались вовсе не соборные главы, а я собственной персоной? Потом он сфотографировал и Пташникова. Зачем? Кто этот человек и почему он возник на нашему пути сразу, как только мы занялись историей «Слова»?
Беспокоило и другое: я опять и опять вспоминал толстую папку с материалами об истории «Слова о полку Игореве», извлеченную Окладиным из письменного стола. Что-то уж больно своевременно она оказалась у историка. Неужели мое первое подозрение было справедливо и мы затеяли это расследование по тайной инициативе Окладина? Но зачем ему потребовался весь этот спектакль с курьером и письмом неизвестного старика? Откуда у него могла появиться уникальная старинная акварель и почему с такой легкостью он расстался с ней?
Чем дольше я искал ответы на возникающие у меня все новые и новые вопросы, тем больше убеждался в зыбкости своих подозрений, но, несмотря на это, не мог от них избавиться полностью. В конце концов, – решил я, – все разъяснится само собой. В любом случае история «Слова о полку Игореве», как я убедился, только прикоснувшись к ней, заслуживает того, чтобы заняться ею всерьез, не жалея ни сил, ни времени.