Иосиф Сталин. От Второй мировой до «холодной войны», 1939–1953 - стр. 67

Было ли это призывом к оружию, сигналом к сбору войск для предупредительного удара, сигналом Генштабу о том, что нужно составить соответствующие планы? Маловероятно, что Сталин озвучил бы подобные намерения в такой официальной обстановке. Кроме того, по своей ориентированности на наступательные действия это выступление не так уж сильно отличалось от того, что Сталин говорил годом раньше на совещании высшего руководства, посвященном советско-финской войне. Гораздо более вероятно, что Сталин хотел внушить молодым офицерам настрой на наступательные действия; возможно, он считал, что эти брошенные вскользь замечания помогут поднять их боевой дух и уверенность в себе перед лицом наметившейся войны с Германией. А это вовсе не то же самое, что планировать и намеренно провоцировать войну.

После выступления Сталина приготовления Советского Союза к войне стали более интенсивными, однако все же не приобрели масштаба и характера, достаточного для того, чтобы летом 1941 г. нанести предупредительный удар^>61. В этой связи некоторые ученые акцентируют внимание на том, что 24 мая 1941 г. Сталин устроил в своем кремлевском кабинете трехчасовое совещание, в котором принимали участие почти все высшие военные чины. Существует предположение о том, что именно на этом совещании было принято решение нанести предупредительный удар по Германии. Еще большие подозрения вызывало отсутствие какой-либо информации о том, что конкретно обсуждалось на совещании. Впрочем, если верить кремлевскому журналу посещений, в последующие 10 дней Сталин не встречался ни с наркомом обороны Тимошенко, ни с начальником генштаба Жуковым, ни с кем-либо еще из командования^>62. Такое поведение было бы нелогичным, если бы Сталин собирался срочно начать нападение на Германию. Гораздо более вероятно, что совещание 24 мая было всего лишь частью продолжавшихся оборонительных приготовлений к войне.

Ретроспективно анализируя поведение Сталина в последние мирные недели, критике наиболее часто подвергают не то, что он готовил нападение, а то, что он не отдал приказ привести Красную Армию в состояние полной боевой готовности до начала немецкого вторжения. Василевский в своих мемуарах поддерживает мысль о том, что Сталин стремился как можно дольше сохранять мир, но отмечает, что «вся проблема… сводилась к тому, как долго нужно было продолжать такой курс. Ведь фашистская Германия, особенно последний месяц, по существу, открыто осуществляла военные приготовления на наших границах, точнее говоря, это было то самое время, когда следовало проводить форсированную мобилизацию и перевод наших приграничных округов в полную боевую готовность, организацию жесткой и глубоко эшелонированной обороны»^>63. В опубликованном посмертно интервью Василевский говорил, что в этом вопросе в июне 1941 г. Сталин подошел к Рубикону войны, но не смог сделать один твердый шаг вперед^>64. Жуков, впрочем, придерживался другого мнения: «Точка зрения Василевского не вполне соответствует действительности. Я уверен, что Советский Союз был бы разбит в самом начале, если бы мы развернули все наши силы на границах накануне войны, а немецкие войска смогли бы выполнить свой план, окружить и уничтожить их на границе… Тогда гитлеровские войска смогли бы ускорить свою кампанию, а Москва и Ленинград пали бы в 1941 г.»