Интеграция науки и искусства - стр. 12
Но мне прежде всего хотелось поделиться с читателем творческим общением с выдающимися земляками – Федором Семеновичем Богородским и Борисом Федоровичем Ломовым. Их творчество требует отдельного профессионального разбора, но эта цель перед автором не стояла. Подчеркнем только отдельные творческие и педагогические приемы, которые они пропагандировали и которые необходимо анализировать в будущем. Например, такие, казалось бы, акмеологические условия, которые способствуют развитию художника и целостности его видения мира. Они умели показать ученику излишнюю дистанцированность, мелочную погоню художника за красивостью в ущерб целостности восприятия. Они были людьми очень страстными. ФСБ с нетерпимостью относился к ветрености, пустоте и отсутствию творческой мотивации у художника, неоднократно повторяя слова польского писателя-антифашиста: «С ведома равнодушия приходит фашизм». А Ломов с 17 лет увлекался игрой в студии Академического театра. Я сам общался с ним на этой ниве, когда в 14 лет пробовался на роль Пушкина в Театре юного зрителя. Когда же репетиции проходили в Большом драматическом театре им. Горького, то тюзовский режиссер В.Л. Витальев пробовал Бориса Федоровича на роль царя. Когда в Драматическом театре появился замечательный актер
В.Я.Самойлов, он эту роль исполнил весьма профессионально, но обаяние Ломова, его прекрасные сценические и голосовые данные позволили главному режиссеру Николаю Александровичу Покровскому перевести его на роль Бенкендорфа. Все удавалось ему с легкостью и творческим вдохновением.
Мне, конечно, повезло, потому что ФСБ не всех брал с собой на пленэр, и выбор совершался не только из-за выдающихся качеств студийцев. Общаясь с ФСБ, я испытал один из его воспитательных приемов на себе. Как-то я излишне залюбовался водной гладью озера. Я ожидал похвалы мастера за то, что так живописно выписал кусочки леса и озеро вокруг неживописной женщины с веслом. «Умей видеть детали, – сказал мне ФСБ, – А то из-за деревьев леса не увидел. В рисунке есть отдельные красоты, но не увлекайся красивостью. Помнишь, Маяковский с иронией говорил, что в Большом театре нам тоже делают красиво. Картина же должна обладать целостностью, тем, что на языке психологов называется гештальтом».
За этим наставлением последовала действенная акция. Он обратился к Ломову, преподававшему черчение в школе, и заставил меня ходить на эти уроки. Ломов научил меня любить чистоту белого листа, красоту прямой линии. Во всяком случае, как мне казалось, он продолжал выбивать из меня излишнюю красивость и приучил добиваться истинной и серьезной красоты. Учитель не отбивал у меня охоты срисовывать какие-то фрагменты из книг и с картин, хотя некоторых учеников ругал именно за это. Он поддерживал меня и как директор школы, и как наш преподаватель черчения, и как психолог. Он даже вывесил мою акварель «Опять двойка» в холле школы. Многократное видение ее мне опостылело, и я запросился на пленэр к ФСБ. Так, периодически меняя жанры, мои учителя «бросали» меня то на крепостные камни нижегородского Кремля, то на Окские заливы, то по шаляпинским местам и горьковским ночлежкам.
Вспоминается один забавный эпизод, когда я распределился на работу в небольшую районную больницу в Кировской области. Проезжавший как-то мимо моей станции Зуевка диссертант-кировчанин обратил внимание на то, что от названия станции оторвалась и упала буква «З», и рассказал об этом Ломову. Борис Федорович долго смеялся и выразил мнение, что начальник станции оказался психотерапевтом раньше, чем я туда попал. Его тоже веселило, что пассажиры хохочут над названием станции.