Имя Нормы - стр. 2
«Она почти готова. Её надо только включить. Боже!» Медленно протягивает свою тонкую, как у подростка, руку к её руке. Видит голубоватые жилки под нежной кожей, перевернув, нащупывает пульс на запястье, и… его подбрасывает, как от удара током. "Пульс! У неё!" Срывается с места, едва не упав! Отчаянно хромая, выбегает из комнаты, в которой будто бы подскочила температура.
Так дышат спринтеры на последних метрах, когда ему удаётся преодолеть лестницу из подвала. Тяжёлая бронированная дверь с обратной стороны – полка с искусственными растениями. За ней большая комната, похожая на кабинет, с натяжкой на гостиную, со встроенным подобием кухни. Никакой привычной для неё техники, кроме ущербной плиты на две конфорки, микроволновки и кофеварки. Скудное освещение от единственного настенного светильника – хозяин не выносит яркого света.
Несколько дверей из этой комнаты ведут в другие комнаты и на улицу. Просторное помещение пребывает во власти журналов и книг. Они на обеденном, рабочем столах, стопками на полу, на креслах перед камином, и даже на беговой дорожке, непонятно как здесь оказавшейся. В углу комнаты такими же чужаками – пара гантелей и турник. Вместо штор на окне сломанные жалюзи, инвалидски застрявшие где-то на середине.
Самым внушительным выглядит занимающий целую стену стеллаж с книгами и объёмными альбомами для фото. Притянутый к ним, учёный рывком достаёт один из них. И вздрагивает от окрика.
– Опять за своё! Мёдом тебе здесь намазано? И самая высокая полка нипочём!
Он осторожно оборачивается. Ему чудится сладковатый запах зажжённых церковных свечей, их дымом, как бледной тканью, подёргивается пространство комнаты. Пожилая дама в старомодном платье и фартуке, с гладко зачёсанными на прямой пробор волосами, с лицом строгой учительницы, хватает за ухо… Не мужчину-учёного, а очкастого мальчишку лет семи. Вместо солидного стеллажа зыбкие очертания простенького книжного шкафа из прессованной фанеры, типичного для 60-х лет.
– П-почему? Почему я не могу смотреть на это? Что п-плохого? – выкрикивает мальчик, заикаясь, красный от гнева и обиды, хотя ухо его уже отпустили.
– Ну… Ты же не девчонка. Что тебе эти картинки? Что ты всё сидишь в этом углу? Лучше пошёл бы…
– ….п-погонял в футбол, Да? С этой ногой! Д-да? – мальчишка, отпихнув «учительницу», пытается убежать, припадая на одну ногу.
Она успевает схватить его в охапку, усаживает на диван рядом с собой. Пленник вырывается, со злостью размазывая слёзы под очками.
– Ну, постой! Ну, дай же сказать! Ты не должен о себе думать, как о каком-то… хуже других. Ты же первый по всем предметам, куда там всяким двоечникам, – дама крепко держит мальчика, прижавшись подбородком к его голове.
– Как будто ты не знаешь, тётя! Они все меня обзывают. Все до одного! И с кем мне играть?
Да. Велосипеды, ракетки, клюшки, мячи – все эти мальчишеские радости существовали для того, чтобы причинять ему боль. Своей недосягаемостью. Не только из-за ноги. То, что он начал ходить, вообще, было чудом – после врождённого частичного паралича. Если бы ещё не одышка, слабое зрение, сниженный слух…
Зато у него было другое.
Дня не проходило без того, чтобы его рука не потянулась – сама – к тому альбому, хоть и надо было сначала вытащить из угла тумбу, совсем не лёгкую, придвинуть её к шкафу и вскарабкаться на неё, сделав ступеньку из двух толстых словарей и Библии.