Империя предрассудков - стр. 49
* * *
Спустя примерно полгода стало значительно легче. Я наконец осознала, что вернуться домой ближайшие девять лет мне уже не суждено. Вот и оставалось либо смириться с этим и выживать в реальном мире, либо продолжать жить иллюзиями, таким образом лишь нарываясь на немилость преподавателей, которые и слышать не желали, когда кто-то из девочек заводил разговоры про родной дом. Мы должны были быть самостоятельными, сильными и собранными. А мысли о семье, по мнению учителей, только мешали обучению. И в этом они, безусловно, были правы.
* * *
В младших классах занятия были с восьми утра до пяти вечера. Мы просыпались гораздо раньше назначенного времени от того, что дежурные девочки стягивали с нас одеяла. Почему-то они находили это весьма забавным. Те, кто совершал бесполезные попытки укрыться вновь, получали за это хорошие подзатыльники.
Часто в комнатах было настолько холодно, что даже спросонок мы мгновенно вскакивали, отходя ото сна в отчаянных попытках поскорее найти свою одежду.
После пробуждения мы бегом, чтобы немного согреться, направлялись умываться. Здесь нас ждало еще одно непростое испытание: с поздней осени и на протяжении всей зимы вода в тазиках была настолько ледяной, что приходилось греть ее в руках, чтобы сполоснуть лицо, а в особенно морозные дни нас вообще ожидали тазики со льдом.
Одевшись и совершив ритуал утренних гигиенических процедур, мы строем направлялись в столовую, где из раза в раз нас так же уныло встречала холодная каша со стаканом чуть теплой воды (иногда она была такой же холодной, как и та, которой мы умывались) и кусок хлеба с маслом. В лучшие времена к нему даже прилагался сыр.
После завтрака были уроки языка: французского или английского. Они давались мне с трудом, особенно учитывая, что я не особо-то стремилась к познанию. Да и вообще, хорошенько поразмыслив над своими успехами спустя полгода, проведенных в Институте, я поняла, что их нет. Учеба не доставляла мне никакого удовольствия, как и все, что меня окружало.
Я читала нудные учебники по этикету лишь потому, что так было положено, и так делали все. Я легко могла просидеть над переводом одной главы несколько занятий, не прочитав ни строчки, а потом просто подглядеть перевод у более способной девочки.
Со временем преподавательницы перестали обращать на меня внимание, очевидно, приписав в разряд слабых учеников. И это было именно то, чего я добивалась. Хотелось лишь одного – отгородиться, спрятаться в своем маленьком мире, и чтобы никакие однокурсницы и учителя туда не залазили. Единственной моей целью было пережить тот ад, который внезапно, по вине родителей, свалился мне на голову.
За уроками госпожи Жуковской шли танцы. С ними у меня сложились более теплые отношения. Танцевать мне нравилось, даже невзирая на то, что и в этом ремесле я тоже не была на пьедестале успеха.
Госпожа Малюм была профессиональной танцовщицей, одной из лучших во всей Империи, как она сама любила о себе говорить каждый раз, когда показывала нам новое движение. Она обожала восторженные взгляды девочек после двадцати кругов шене, которые она могла делать без остановки, но каждый раз после этого она напоминала нам, что такого уровня мастерства нам, увы, никогда не достичь.
При всей ее красоте и талантах, доброты и снисходительности эта женщина была напрочь лишена. Поэтому, когда кто-то из девочек неправильно выполнял новое движение или, боже упаси, давно изученное, госпожой Малюм начинала кричать так громко, будто ее роскошную шевелюру сбривали налысо.