Императив. Беседы в Лясках - стр. 35
– А Кончаловский?
– Кончаловский по стилю совсем другой, в нашем выборе мы, конечно, ближе с Кончаловским. И его последняя картина «Рай» – это интересная картина, свежая такая, с силой. Только меня удивляет, что и Сокуров, и Кончаловский, когда рассказывают о войне, бьют себя в грудь, но не в свою, а во французскую.
– Поясните.
– Ну, такова структура и «Франкофонии» Сокурова, и «Рая» Кончаловского, что там рассказано, как неправильно, как неэтично вели себя французы по отношению к евреям во время войны. Нам было интересно посмотреть, как вели себя русские по отношению к евреям в течение войны…
– И после войны…
– И после. Но так бить в чужую грудь – это легко. Если не можешь в свою, пробуешь бить в грудь соседа.
– Как раз Сокуров – единственный, наверное, из деятелей российского кино, кто настолько открыто и откровенно выступил с критикой власти на самом верху.
– Да. И это настойчиво сделал со свойственным ему темпераментом, за что его надо ценить.
– А вы с Сокуровым общались?
– Мы тоже знакомы, да.
– И проекты были какие-то общие?
– Нет, это трудно, потому что и он режиссер, и я режиссер, трудно сделать общий проект. Никита – он прежде всего актер. Так что, как продюсер, он просто продюсировал свою часть этой картины – там были съемки в Москве, и он сам снимался в Москве.
– Давайте поговорим о Сенцове. Вы его фильмы видели?
– Нет, не видел. До сих пор трудно их найти. Так что я его знаю как легенду.
– Но киноакадемия… чье это достижение, что киноакадемия его поддерживает?
– Ну, знаете, главная проблема была, чтобы они об этом узнали, но это Вим Вендерс, Агнешка Холланд, я тоже… Знаете, даже Никита Михалков где-то выступил с письмом в поддержку Сенцова, но очень, конечно, мягко и потом сказал нам – просто удивительно, – что Путин настолько соблюдает закон, что не может помиловать Сенцова, если тот не признает свою вину. А вот если бы он признал, то можно было бы его помиловать. Но это очень опасная конструкция помилования.
– Мы готовим сейчас книжку о Сенцове – его биографию, и мы знаем о заявлениях последнего времени оттуда. Он как раз говорит о том, чтобы не пытались его на кого-то поменять, не пытались вести переговоры с теми, с кем не надо вести. Он исключительно сильный. Очень редко так бывает, чтобы деятель культуры был настолько сильным.
– Да, потому что эта ваша девушка, которую обменяли, Савченко, она, я вижу, сейчас тоже странные такие вещи делает – чтобы якобы спасти людей, и для их обмена она вступает в крайне опасный диалог…
– Можно полагать все-таки, что она была завербована, еще до того, как ее в российскую тюрьму поместили. Слишком много факторов, которые говорят об этом.
– Это неприятно, потому что все мы воспринимали ее как героя…
– А она, скорее всего, была проектом по внедрению в украинскую политику.
– Даже так… Ну, жаль.
– Поэтому она совершенно перестала играть какую-либо роль в общественном мнении. То есть, наверное, те, кто ее на это двигал, видимо, рассчитывали на гораздо большую популярность.
– Да, на большую популярность.
– Так вот по поводу Сенцова… Вы считаете, что в его ситуации он должен быть несгибаемым или должен идти на компромиссы, чтобы себя сохранить для творчества и для своей страны?
– Знаете, здесь никаких советов издалека нельзя дать. Потому что и одно, и другое… надо рассчитывать на себя, просто неизвестно, как долго придется ему быть там. Потому что если бы пришел подходящий момент для обмена – конечно, тогда бы его выпустили. Понятно, что он сидит, потому что это часть определенного плана, о котором ни он, ни мы, боюсь, не знаем – что за этим стоит.