Илья Муромец и Сила небесная - стр. 13
Что же касается флоры, то под Колькиным предводительством, Илья перепробовал всё, что росло на деревьях, кустах или торчало из земли. Просто не верилось, что Цопиков всю жизнь просидел в Башмачке и только раз съездил на экскурсию в город: его знания были настолько обширны, что он знал даже своё будущее.
– Пошле школы пойду в лешотехничешкий! – уверенно говорил он. – Там природу ижучают, а я природу люблю.
Кстати, бабушка Валя сильно преувеличила Колькины хулиганские замашки. Да, бывало, он дрался, но всегда один на один и то только затем, чтобы слегка сбить спесь с тех городских, которые считали, что в селе живут сплошные придурки. А передние зубы он и вообще не в драке потерял, а в лесу, свалившись в овражек, на дне которого лежал огромный валун…
Но самым большим открытием был дед. Приезжая к ним в гости, он старался держаться в тени: много не говорил, больше слушал. Зато в Башмачке Ножкин узнал про своего прадеда много нового.
Как-то в обед к ним зашёл Семён Кочкин, который успешно сдал экзамены и теперь бродил по селу, за так приваривая всё, что болталось, скрипело или текло. Он быстро подновил старые петли на воротах, вытер фуражкой, сверкающее от пота и удовольствия лицо, и вдруг спросил, а знает ли Ножкин, что его прадед, Никифор Иванович, самый уважаемый человек в Башмачке.
– И не только в Башмачке. Его весной с областного телевидения снимать приезжали. Мы потом в клубе всем селом передачу смотрели. Названия не помню, но что-то про чистое сердце… А ну, слей!
Илья взял кувшин и полил Кочкину руки. Тот слегка потёр ладони, покрутил их перед глазами и сказал:
– Сойдёт! Всё равно сейчас дыру Митрохиным заваривать, у них и домою.
– А про что была передача? – спросил Ножкин, опасаясь, что Семён уйдёт, так и не рассказав главного.
– Да я ж говорю: про деда Никифора. Как его перед самой войной назначили директором оружейного завода. Я прикинул: он тогда всего на семь лет меня старше был… А через полгода ему Звезду Героя дали: он там какую-то штуковину изобрёл, чтоб при стрельбе осечек не было. Их и не было, а вот в жизни вышла, – Кочкин замолчал, опять посмотрел на свои ладони и неожиданно сказал: – Гляди, опять на солнце пятна проступили. А ну, ещё плесни!
– Какая осечка? – спросил Ножкин, отставляя пустой кувшин.
– Сборочный цех загорелся. Еле потушили. И то ценой нечеловеческих жертв. В смысле, почти все станки сгорели. Начальника цеха и старшего мастера следователь под диверсию подводил, а это ж в военное время – расстрел! Тогда дед всю вину на себя взял и такие доказательства предоставил, что следователь на тех двоих сразу дело закрыл. Прокурор на суде тоже расстрела требовал, но судья решил, что Героя стрелять никак нельзя и дал деду десять лет лагерей без права переписки, ну, и Звезду отобрал, конечно.
– А что такое «без права переписки»?
– А то же самое, что расстрел: по такой статье мало кто живым вышел. Многих потом, когда ту власть скинули, уже посмертно оправдали.
– А как же дед выжил? – спросил Илья, чувствуя, что по его спине побежали мурашки.
– А это ты у него сам спроси. Ну, ладно, держи пять! Только сильно не дави, а то я вчера палец прижёг…
Но сразу спросить не получилось. Несмотря на свои девяносто два, дед Никифор всё время был занят. К нему часто приходили односельчане и о чём-то долго говорили. Такие разговоры дед называл беседками, потому что велись они в симпатичной маленькой беседке, увитой виноградом. Телевизор дед никогда не смотрел, да и не было в доме телевизора. Так что передачу про себя он не видел. Зато дед много читал. Книги в основном были очень старые и толстые, а в некоторых вместо нормальных букв Ножкин заметил какие-то странные закорючки. Дед объяснил, что это церковнославянский язык и что он намного полезнее английского. Ножкин спорить не стал, потому что английский ему порядком надоел из-за того, что там надо всё время гундосить и просовывать язык между передними зубами…