Илья и черная вдова - стр. 14

— Понял. Когда?

— Сейчас. Позже все объясню.

Гром кратко зыркнул и резко поднялся. Схватил ближайшее к нему блюдо и запустил им в противоположный конец стола в сторону презрительно зыркающих на нас костюмов.

— Слышь, ты, х*йло мордатое! — заорал он, нарочито покачнувшись. — Какого хера ты на меня пыришься так, а, гандон штопанный! Я в горячих точках кровь свою лил, а вы тут сидели и жирели, клещи бл*дские.

Народ повскакивал, наши кинулись угомонять Громова, он всех раскидывал, остальные гости на всякий случай от стола шарахнулись, хаос полный. И я им воспользовался, чтобы торопливо, но не палясь, проскользнуть в тот коридор, куда ушла вдова Петровича с ребенком в сопровождении двух громил.

5. Глава 5

— Ма-а-ам, а когда мы уже к бабе Вале поедем долго на поезде как ты обещала? — тихонечко спросила меня Нюся, пока я приводила в порядок ее одежду, опустившись перед ней на корточки.

— Манюнь, я… — не знаю, случится ли это вовсе? Себя порву, но добьюсь этого? — Я пока точно не знаю, но думаю очень-очень скоро.

Ответила, а поднять глаза на ребенка не решилась и только вздрогнула, когда из-за дверей туалета донесся неясный шум, как если бы в кафе внезапно стали отмечать веселую свадьбу вместо поминок. И еще раз, гораздо сильнее, когда Нюся обхватила мои щеки странно прохладными ладошками и заставила-таки взглянуть ей в глаза. Яркие, голубые-голубые, сейчас так ставшие похожими на отцовские, потому что внезапно утратили пронзительную детскую безмятежность и восхищение миром вокруг, что жили в них совсем недавно. Нельзя, нельзя чтобы так случалось! Ей же всего шесть! Слишком рано для жестокости реальности, еще возраст сказок и чудес.

— Ма, это нас противная Танька не отпускает, да? — с детской непосредственностью спросила напрямую дочь.

— Манюнь, ты же знаешь, что нельзя взрослых людей так неуважительно называть, — попыталась я спрятаться за тонкой вуалью строгости.

— Это хороших людей нельзя, — разбила мою строгость своей дочь и продолжила умильно хмурясь с “какая же ты недогадливая” видом. — А плохих надо звать как заслужили. Папа так говорил. Разве не помнишь? “В лоб лупи всю правду!” — попыталась она скопировать его тон и голос, заставив тоскливо сжаться мое сердце. Вообще-то Яков обычно не такими выражениями пользовался, смягчал только в присутствии дочери, да и то не всегда в последнее время. Эх, Яков-Яков, был ты нам опорой и защитой, да подлость и отрава тебя подточили-подкосили, а я ничего поделать и не смогла. Опять виновата, опять в эпицентре горя и потери. — А Танька — плохая, вообще гадкая и тебя обижает, я знаю. Думаешь я глупая и мелкая еще? Ага-ага! Я всегда видела, как она и на папу, и на тебя смотрит, когда вы не замечали. В зоопарке помнишь ту страшную удавку?

— Самку удава, — шмыгнув носом и с трудом удерживая готовые сорваться слезы, поправила я дочь.

— Ага, ее. Она тоже вся какая лежи-и-ит, спи-и-ит как будто, а сама смотри-и-ит у-у-ух как страшно. Но ты не бойся, мам, у нас все хорошо будет.

— Конечно, будет, — закивала я и тут же вырвалась из плена маленьких ладошек, услышав снаружи голос, от звучания которого мое сердце снова расширилось и заскакало так, что в глазах от удушья на пару секунд потемнело.

— Да ладно, я подожду, — сказал спокойно еще невидимый мне Илья, явно на какое-то замечание от моих надзирателей, уловить которое не успела.