Иллюзион жизни - стр. 22

Есть не буду совсем до следующего луча или проблеска, а свет удачи забрезжит – вгрызусь в работу, подобно коню в удилах – и на скаку захвачу себе успех. И есть не буду совсем – пусть внуки едят, дети. А то им не хватало еды, детям, было такое время. Главное, чтобы голова не кружилась. Если закружится – немного поем без рвения. Рвение – работе, а принимать пищу без рвения надо. Тогда всё будет отлично!

Вы когда-нибудь пробовали наблюдать за людьми, как они меняются, портятся или хорошеют от времени. Кое-кто надувается, наливается салом, заплывает мозг, жиреет печень, извращаются вкусы. Хиреют мечты, наконец, голос становится выше и – тут самое смешное – при попытке сообщить зрителям, соглядатаям что-либо важное, получается писк, отважный такой, но писк, и губы при каждом вспискивании складываются в углах в утиную пупуську: кря-кря! Это происходит из-за несоответствия внутреннего выгорания и насильственного обманного рвения показать себя еще в силе.

«Я сильный! Сильный и смелый!», – трясется от страха за результат фальсификации «двигатель прогресса». Вот-вот раздастся щелчок – и вся аппаратура для проигрывания одной и той же пластинки для втирания в мозги прошловековой плесени останется всего лишь пластмассой для домашнего пользования, а все «наработки» – недоделками и просто школьным сочинением, за которое оценку поставили как минимум 30 лет назад. Неактуальный неформат, но в иной плоскости – объед (не –кт) внимания потребителей – по всем правилам искусства вранья становится валютообразующей кнопкой для ленивой попы.

Потребитель вырождается в поглотителя, проходит его температура накала, охладевает финансовая дырка, а за бесплатно даже в подворотне… не то что в культурном заведении.

***

Нам, толстым, не везет

Мы движемся, как слоник,

И нити ткани лопаются вслед.

Была б худее – завела бы домик,

Пыряла б в нём, как вол, пока скелет

не крошится, пока дымящей новью

порадует кораблик ветровой

и принесет мне аромат с любовью,

и окунет в блаженство с головой.

По голограмме облака над сушей —

Пушинки тополя настойчиво летят

И открывают чакры, лица, души,

На озере пух маленьких утят,

Восторги бархата травы, богатой

на ощущенья: и прохлада в зной,

и гамма клевера – он вездесущий! —

брусничным цветом услаждает взор порой.

Нет крови на моих стихах заклятых,

Кишок, дымящихся и скальпеля, взасос

кромсающего мякоть плоти, смятых

вонючих простыней. И вот вопрос:

я, не бывавшая в анатомичке,

однажды посмотревшая кино

про внутренности, приставляю спичку

к цикорию конфорки, ни одной

попытки суицида не свершая,

самоубийца я в глазах людей:

диету прочат и вагоны чая

дристосного, – пей сам! Учи врачей!

Я ж не могу писать на унитазе,

И жить в обнимку с ним, за три часа

До полдника не съесть обед в Камазе

И взвешиваться после на весах.

Я лучше затоскую по любови,

Повою на юпитер в час ночной,

Потом умру рассветною порою,

А после – на работу с головой.

Нам, толстым, повезет на распродаже

Резинок для трусов – метраж большой

За маленькие деньги. Маша тоже

Купила про запас вместе с лапшой.

Идем по рынку, словно бы богини

Индийские, ну, или же слоны.

«Слонихи» – так со школы нам забили

Цепь погонял среди обжорств страны,

В которой не было ни мяса ни колбаски,

А были макароны и кефир.

И в транспорте мы уминались в тряске,

И до сих пор орем чуть что: «За мир»!