Иерусалим, Владикавказ и Москва в биографии и творчестве М. А. Булгакова - стр. 50
Было немного рукописей, но это он сам укладывал <…> Это он мне не показывал. Он всегда скрывал375.
Аналогичные упоминания встречаются и в «Необыкновенных приключениях доктора» М. А. Булгакова, которые начинаются с описания чемодана врача-литератора, где хранятся его записки, а затем писатель вновь упоминает записную книжку:
Как бы там ни было, чемодан, содержавший в себе 3 ночных сорочки, бритвенную кисточку, карманную рецептуру доктора Рабова (изд. 1916 г.), две пары носков, фотографию профессора Мечникова, окаменевшую французскую булку, роман «Марья Лусьева за границей», 6 порошков пирамидона по 0,3 и записную книжку доктора, попал в руки его сестры <…> Что же буду записывать в книжечку до последнего. Это интересно. <…> Интересно, кому достанется моя записная книжка? Так никто и не прочтет!376
Подобное упоминание встречаем и у Ю. Л. Слезкина:
Алексей Васильевич <…> хотел, наконец, сесть за письменный стол, перелистать свои записные книжки <…>377.
В «Записках на манжетах» читаем:
С креста снятый, сидит в самом центре писатель и из хаоса лепит подотдел. Тео. Изо. Сизые актерские лица лезут на него. И денег требуют. После возвратного – мертвая зыбь. Пошатывает и тошнит. Но я заведываю. Зав. Лито. Осваиваюсь. – Завподиск. Наробраз. Литколлегия. Ходит какой-то между столами. В сером френче и чудовищном галифе. Вонзается в группы, и те разваливаются. Как миноноска, режет воду. На кого ни глянет – все бледнеют. Глаза под стол лезут. Только барышням – ничего! Барышням – страх не свойствен. Подошел. Просверлил глазами, вынул душу, положил на ладонь и внимательно осмотрел. Но душа – кристалл! Вложил обратно. Улыбнулся благосклонно. – Завлито? – Зав. Зав. Пошел дальше. Парень будто ничего. Но не поймешь, что он у нас делает. На Тео не похож. На Лито тем более378.
Персонаж во френче и галифе – чекист-осведомитель. В образе зав. Лито М. А. Булгаков, вероятно, изобразил в первую очередь самого себя, а Ю. Л. Слезкин мог быть прототипом сидящего писателя, лепящего подотдел.
Образ избавления как снятия с креста дважды повторяется также в стихотворениях 1919—1920 гг. гонителя М. А. Булгакова К. Юста, но по отношению к завоеваниям пролетарской революции:
Тема угрозы ареста героя, бывшего завлито, повторяется в «Записках на манжетах» и дальше, после диспута о Пушкине:
Я – уже не завлито. Я – не завтео. Я – безродный пес на чердаке. Скорчившись сижу. Ночью позвонят – вздрагиваю <…> А я пропаду как червяк <…> Ведь этот кретин подведет меня под арест!..381
У Ю. Л. Слезкина идентичная ситуация, связанная с Алексеем Васильевичем, описана почти теми же словами. И отнесена она именно к летнему периоду после диспута:
Ведь я теперь даже не завлито и не предирлитколлегия – я ничто, пария, червь – вот что я такое382.
Алексей Васильевич также переболел тифом, медленно выздоравливает, за время его болезни деникинцев в городе сменили красные, его внешность сходна с М. А. Булгаковым. После болезни герой романа приходит в помещение бывшей редакции белой газеты «Кавказ» и находит там нового редактора Авалова, подчинявшегося временному ревкому: