Ich любэ dich (сборник) - стр. 3
Может быть, она захочет устроить где-нибудь неподалеку свой маленький центр мира, вокруг которого я проложу тысячи тропинок, готовя дрова, охотясь, уходя на покос или возвращаясь обратно.
Так и случилось, только центр своего мира она вскоре устроила на четвертом этаже девятиэтажки на Второй Рощинской улице в Москве.
Это путешествие было нашим последним длинным путешествием. И в конце его мы втроем, вместе с Альбертом, отправились в тайгу и посетили озеро Юлу-Коль, а потом прошли вдоль реки, путь для которой когда-то провел своим пальцем богатырь Сартакпай.
На Алтае, в устье реки Ини, жил богатырь Сартакпай.
Когда он охотился, ни одной птице не удавалось пролететь над его головой – он стрелял без промаха. Быстро бегущих маралов и осторожную кабаргу бил метко. На медведя и барса ходил один, держа в руке свою трехпудовую пику с девятигранным наконечником. Его мускулы были твердыми, как наросты на березе, хоть чашки из них режь. Поэтому его арчимаки – чересседельные сумки – не пустовали, к седлу всегда была свежая дичь приторочена.
Сын Сартакпая, Адучи-мерген, издалека услышав топот черного иноходца, всегда выбегал встречать отца. А жена сына, сноха Оймок, готовила старику восемнадцать разных блюд из дичи, девять разных напитков из молока.
Но не был счастлив, не был весел прославленный богатырь Сартакпай. Выйдет Адучи встречать отца, поглядит вниз по долине и уже издали видит, как низко опущена его голова. Длинная коса до самой земли болтается – иноходец чуть не топчет ее задними копытами, с другого бока лошади висит неподвижно в опущенной руке камчи из кабарожьей кожи с изукрашенной таволговой рукояткой. Тихо, невесело едет богатырь, не погоняет даже коня. Брови, разросшиеся, точно густой кустарник, почти закрывают темное лицо.
Сноха Оймок подает старику чашку, холодея от смутного ощущения, что делает что-то не так. Адучи-мерген, который сидит рядом с Сартакпаем и рассказывает новости, испытывает примерно то же самое. Хочется им угодить великому охотнику, да и просто хорошему человеку, а не знают как.
Они бы очень сильно удивились, если бы узнали, что Сартакпай и сам не понимает причины своего плохого настроения.
Сядет вечером, уставится взглядом в точку и сидит так, пока глаза не сомкнутся. И хорошо еще, если сомкнутся, а то иногда всю ночь просидит, как филин, глядя на угли в очаге. Соседские ребятишки заглянут к нему в аил, а потом пугают сестренку перед сном: «Уку, уку. Карган уку – старый филин сидит. Ночью встанет, тебя схватит». Скажут так и еще плотнее жмутся друг к другу под козьим одеялом – тюрканом.
А утром, еще потемну, заседлает Сартакпай своего коня и поедет думать в тайгу, там никто не мешает. Иногда так задумается, что зверя не заметит на склоне, проедет мимо – тогда стыдно даже становится, на самого себя старик злиться начинает. Домой-то без мяса возвращаться нельзя, люди знают, что он никогда не возвращается с пустыми арчимаками. Приходится коня на поляне в лесу стреноживать и у костерка ночевать.
От своих раздумий не был счастлив Сартакпай. Знал бы точно, что гнетет его, не так горевал бы, не так смотрел бы и на сына, и на сноху, не сидел бы, как филин, у очага.
Оймок увидит, что он на чашку уставился, – пугается: может, Сартакпай решил, что не чисто вымыта? На седле сына взгляд остановит старик – Адучи-мерген голову опускает: вдруг отец неполадку найдет? Сартакпай уже и сам начал примечать, что молодые невеселые из-за него ходят. Хочет со снохой пошутить: