Ich любэ dich (сборник) - стр. 2
Перед нами постоянно расходились в разные стороны десятки троп, и все они были звериные, проложенные, возможно, со смыслом, но совершенно без видимой для нее связи. Путь выбирал я, шел пешком. За мной двигался конь, в седле сидела она.
Мы видели в эти дни и недели много. Смотрели и видели целыми днями одно за другим тысячи деревьев – лиственниц с растрескавшейся красноватой корой, елей или кедров, вдали и рядом. Или скользили взглядом по зарослям карликовой березки и полярной ивушки, миллионы жестких веток шуршали нам по ногам в высокогорных тундрах, которые даже летом лежат в каком-то оцепенении. По горизонту медленно, как стрелки часов, ползли лесистые или голые вершины, беспорядочно и однообразно.
Следы чьих-то копыт и лап, хитрые узоры лишайника на камнях, голоса птиц, цвирканье белок, которые сердито дергали хвостами и сыпали сверху лесной мусор. Насекомые, туман по утрам, распластанные в воздухе крылья коршунов, топот убегающих оленей, бормотание воды в ручейках, глухой стук конских копыт по камням и корням. Тени, облака, шум дождя по веткам и листьям, шум ветра в деревьях и камнях, запах мокрой шерсти и конского пота, дым костров, аромат дикого мяса в котелке. Огромное количество информации.
Все эти звуки, запахи и картинки протекали сквозь сознание – что-то вымывали внутри, что-то подтачивали, замещали, очищали мысли от пыли и чужих желаний. Я думал, я планировал, что рано или поздно она захочет остаться здесь навсегда, что мы будем строить здесь новый дом и его светлые стены будут покрыты потеками смолы.
В одно лето, в конце августа, спустившись из тайги, мы гостили в деревне у Альберта, спали под козьими меховыми одеялами в его пятиугольной деревянной юрте – аиле, крытом еловой корой. Теперь нас окутывал настоявшийся дух молока и сливок, дымного очага и скотины, приторно пахли крепенькие, смуглые дети.
Я смотрел, как она играла с малышами Альберта и с соседскими. Сначала ребятишки робели, но, освоившись, с любопытством трогали ее волосы, колечко на пальце, даже мочки ушей. Она замирала от этих прикосновений. Было видно, как ей нравится, сидя на высоких нарах, быть зажатой между маленькими нетерпеливыми телами и рассматривать картинки в книжке.
– А это кто у нас такой? – спрашивала она. – Ух ты! Это лягушка в болоте сидит. Какая здоровая!
Бантики на детских головках шуршали, дети соскакивали с нар и, толкаясь, забирались обратно, говоря что-то по-алтайски.
Она читала вслух подписи на странице, полагая, что речь должна идти о лягушках.
– Бака́ тебенип-тебенип…
– Бака́, – тонко повторяла маленькая Диндилейка и прижималась головой к ее боку.
Огромные пространства и прекрасные пейзажи уютно прятались от нее снаружи, за бревенчатыми стенами аила, отверстие дымника в потолке впускало небольшой, но вполне достаточный свет летнего дня. Серединой этого мира был очаг. В громадном казане, похожем на перевернутое ночное небо, грелся чай, забеленный молоком, подслащенный солью, заправленный для сытости и запаха поджаренным толченым ячменем.
Дым, завиваясь, уходил вверх. Казалось, что этот круглый забавный домик без окон вращается вокруг дыма, как деревянная каруселька. Вращается вместе с ней и со мной, с головастыми крепкими малышами, с конской упряжью, висящей у входа. С посудой и тазами, с низенькими табуретками на земляном полу, со стрекотом саранчи снаружи, с запахом горной полыни.