... и дольше жизни длится... - стр. 37

Барон толкнул едва открытый вход и, держа за руку сына, вошел во двор.

- Здоров будь, хозяин! Думаю, что уже знаешь, и кто я, и какая нужда к тебе привела.

Казак согласно кивнул. А что там было раздумывать? И так все ясно.

- Ну и чего ты, ром, хочешь от меня? – казак недовольно супил брови.

- Я хочу, чтобы ты дал добро на свадьбу наших детей.

- А если не дам?

- Если не дашь – верну табор и сведем твою девчонку со двора. Сыну моему она люба и по жизни дана, верь мне, уж я-то знаю, так что «не мытьем, так катаньем» быть им вместе.

Казак задумался.

Чахнувшая не по дням, а по часам любимая дочь, заставляла обливаться кровью отцовское сердце.

Молодой, красивый двужильный цыган был бы неплохим помощником в хозяйстве.

Но, с другой стороны, кто их знает, этих ромов.

- А почем я знаю, что помешает тебе забрать мою дочь после того, как я соглашусь на их свадьбу, - казак пытливо смотрел в глаза рому.

- Мое слово тому порукой! Я обещаю, что никогда мой табор не раскинет шатры вблизи твоего села. Можешь мне верить – можешь, нет. Выбор за тобой. Просто подумай и не губи жизни наших детей.

***

Село гуляло, пило и ело на свадьбе Лизаньки и Константина.

Табор, вернувшийся по приказу Барона, веселился и плакал.

Веселился от того, что сын их вожака встретил свою единственную и сделал все для того, чтобы быть с нею вместе.

Плакали от того, что отныне Константин был «отрезанный ломоть» не только для семьи, но и для всего рОмского сообщества.

Он стал «оседлым», выбрал для себя жену-чужачку – так что же может быть общего с ним у вольных, как ветер, цыган…

Целую неделю праздновало, пило, ело, похмелялось и закусывало богатое казацкое село.

Целую неделю пели, танцевали и плакали ромы.

А к концу недели табор, погрузив пожитки, свернув шатры и ни разу не оглянувшись на оставляемого ими молодого, несостоявшегося, предводителя, растаял в розовеющем влажном рассвете…

Барон сдержал свое обещание. Костя больше никогда не встретился ни с отцом, ни с соплеменниками…

12. Глава пятая

Прошло совсем немного времени, пока Костя, утонувший в объятиях своей юной жены, стал замечать косые взгляды ее братьев.

Нет, не такого мужа они хотели для сестры.

В их преставлении зять должен быть одного с ними сословия: крепкий, работящий, имеющий свою землю и умеющий на ней работать казак. А вовсе не этот голодранец-цыган.

Костя чувствовал неприятие, хмурился, но старался ничем не показать недовольства.

Но видели назревающее противостояние не только Костя, но и Лизанька, и ее отец.

Проживший немало лет на этом свете казак, желающий своей дочери только самого лучшего, в один из вечеров решил откровенно поговорить со свалившимся, как снег на голову, зятем.

- Костя, я вижу, что ты не приживешься в нашем доме. Вижу и знаю, что не станешь ни пахать, ни сеять. Скажи, чего ты хочешь?

Костя задумался ненадолго:

- У вас есть хутор. Там не живет никто, земля заброшенная. Отдайте его нам с Лизой. Я выстрою дом и посажу сад. А дальше – как Бог даст.

- Бери. Строй и сажай. Но дочь свою я отпущу только, когда увижу, что ей есть, где жить. Когда ты постоишь хороший, добротный дом. Жизнь в поле, под открытым небом, в шатре – это не для нас.

Назавтра Костя, поцеловав жену, оседлав подаренного отцом жеребца, умчал на хутор.

Лизанька увидела в следующий раз мужа только в конце октября.