Хьюстон, у нас проблема - стр. 36

Встать ни свет ни заря – потому что она встала.

Съесть завтрак – потому что она приготовила.

Позвонить матери и поблагодарить ее за вчерашний вечер – потому что она говорит, что так надо сделать.

Съесть обед в обеденное время – потому что он готов.

Похвалить суп из каких-то сорняков, который стоит костью в горле, хотя никакими костями в нем, к сожалению, и не пахнет.

Или вот ехать немедленно к какой-нибудь бабе, которая кидается безнаказанно новенькими телевизорами.

Я вбиваю адрес в GPS и еду. День сегодня морозный, красивый. На улицах пусто, в такую субботу все по домам сидят. Или, по польскому обычаю, торчат в торговых центрах, к которым я чувствую глубокую неприязнь.

Звонит Алина, наверно, узнала от Бартека, что я вчера все-таки принимал гостей.

– Что слышно?

– Подожди минутку.

Я съезжаю на обочину и останавливаюсь. Я законопослушный гражданин – вчерашняя наука не прошла для меня даром.

На свете столько вопросов – несчетное число вопросов, например: кто выиграл во втором туре, сколько человек в волейбольной команде, какие новые цифровые тюнеры марки «Фергюсон» выпустила фирма «Телстар» и какая колонка, левая или правая, лучше звучит, а еще – что лучше: AF‑6080US или AF‑7018UCI. И какая команда выйдет в финал Лиги чемпионов, если «Барселона» выиграла последний матч.

Но нет.

Никогда речь не заходит о вопросах принципиальных, важных – всегда задают самые глупые вопросы на свете. А наиглупейший вопрос, который только можно задать, – это: «Что слышно?»

Я даже не знаю, как на него отвечать.

Ничего. Ничего не слышно.

Вот трамвай простучал. Вот самолет пролетел. «Скорая помощь» проехала. По радио, которое я слушал минуту назад, начался рекламный ролик о неограниченной цветовой гамме лаков для ногтей и студии маникюра на улице Беднаркевича, 118, все время прерываемый номером телефона, который все равно никто не запомнит.

Вот что слышно.

Но ничего этого я Алине не скажу. Она мой друг. У нее мозги устроены как у мужчины – хотя, конечно, не тогда, когда она спрашивает, что слышно. Я ведь должен был вчера ее пригласить. Я мужская шовинистическая свинья.

Я решил быть откровенным.

– Знаешь, старушка, ничего не слышно. Если хочешь поболтать – так скажи нормально, а не выпытывай, потому что человек может случайно что-нибудь сболтнуть, а потом спохватиться, что наговорил лишнего.

– Я и не выпытываю ничего. Ты мне оставил сообщение на автоответчике – вот я и перезваниваю.

Я? Я оставил сообщение?!!

– Я? – удивился я.

– Черт возьми, ты мне ночью заявил, что должен сказать мне что-то важное. Такой у тебя странный голос был.

Я звонил ночью Алине?!! Но с какой стати?

– Ну да, милый, ты звонил, ты. Ты, наверно, был слегка выпимши, потому что говорил очень уж вольно и выразительно.

– А, это мы с Толстым напились.

– А что случилось?

Неужели обязательно должно что-то случиться, чтобы человек выпил?

Женщины все-таки очень странные существа.

Я заливал горе с прекрасным именем Марта.

– Я не помню… – признался я, подумав.

– Ну ничего. Не стесняйся, можешь звонить всегда, когда захочешь. Целую.

Марта не выносила, когда я напивался, хотя это случалось не так часто.

Не успеваю я отключиться, как около меня нарисовывается постовой и показывает мне на небо.

Небо хмурое. И я не имею ни малейшего понятия, чего этот постовой вообще хочет, зачем ему, чтобы я посмотрел на небо, но я послушно задираю голову. Хорошо еще, что я не разговаривал во время движения по телефону, а то меня точно за задницу бы взяли. А тут небо как небо. Я улыбаюсь не слишком широко, слегка неуверенно, не очень-то понимая, что происходит, я просто симпатичный парень, который ни у кого не вызывает никаких подозрений. Но этот постовой упрямый – он снова тычет в небо. Я высовываюсь вперед так, что руль упирается мне в желудок, и тогда вижу.