Хуже не будет. БутАстика – 2. Мистика, ужасы. Рассказы - стр. 22
И тут я кое-что вспомнил. Да-да, я читал и слышал, что раньше нееты практиковали жертвоприношения. Правда, в основном в жертву духам приносили животных и дичь. Людей – лишь в исключительных случаях, чтобы задобрить особенно страшных и злых духов. Но ведь как раз такими и считали нееты Огненных духов этого Урочища! И Данька мне об этом рассказывал. Кстати, в своей книге я об этом тоже упоминал. Я вспомнил еще, что хоть Данька и говорил, будто слышал от дедов о человеческих жертвоприношениях, но подтверждения этому мы тогда не нашли. Правда, мы заходили лишь в обрушенную ныне пещеру, да и то недалеко.
До дна разлома, там, где чернела щель, было метра два. Я лег у края, опустил голову и принюхался. Ну да, пахло так же, как возле пещеры – чем-то вроде асфальта или мазута. Только запах тут был менее сильным – видимо, нефть была далеко. Я поднялся на ноги и, морщась от головной боли, закричал и замахал руками.
Ликование Губкина превзошло все мои ожидания. Он снова, как возле пещеры, пустился вприсядку. Затем кинулся к заключенным, выдернул одну женщину и принялся кружить ее в неком подобии вальса. Женщина испуганно взвизгивала. Остальные – и охранники, и их подопечные – в голос смеялись; неподдельная радость профессора передалась всем.
Когда первые восторги улеглись, Губкин подошел к расщелине и приказал всем замолчать. Он поднял с земли камень и кинул его в щель. Я понял смысл этого действия, и принялся молча отсчитывать секунды: – и-раз, и-два, и-три, четыре… всплеск!
Профессор дернул головой и нахмурился.
– Около восьмидесяти метров, – тихо сказал я.
– У меня вышло больше, – буркнул Губкин и посмотрел на военных. – Кто из вас техники? Какова длина шлангов?
– Две бухты по двадцать метров, – виновато развел руками один из них.
– Ч-черт, – топнул профессор. – А веревка хотя бы у вас есть? Метров сто? Надо спустить вниз какую-нибудь емкость.
– Цвырко, принеси веревку, – сказал кому-то Саленко.
Лейтенантик, что управлял нашим баркасом, кинул под козырек руку и побежал к оставленной возле скал амуниции. Вскоре он вернулся с большим веревочным мотком. Капитан Саленко отстегнул от пояса флягу, вылил из нее остатки воды и стал обматывать горлышко веревкой. Через минуту фляга, глухо побрякивая о каменные стены, пошла вниз. Капитан опускал ее сам. Как мне показалось, не оттого, что не умел и не любил приказывать, а просто потому, что ему захотелось быть лично причастным к происходящему. Как бы то ни было, минут через пять бурая от нефти фляга, роняя за собой тяжелые грязные капли, показалась из щели.
– Давайте, давайте! – бросился к расщелине Губкин. Едва не сорвавшись, он ухватил рукой мокрую, маслянисто блестевшую веревку и потянул к себе флягу. Взял ее, словно священный сосуд, обеими ладонями и поднял к носу.
– Нефть!.. – выдохнул он и закрыв глаза, пробормотал: – Ничего… Теперь все будет прекрасно. Все, что от меня зависело… Осталась самая малость.
За всеми бурными событиями я и не заметил, как подступил вечер. Небо с западной стороны расцвело буйными красками, и я, подняв голову, замер, очарованный его внеземной, тревожно-зловещей красотой. А потому не увидел, как профессор отвел в сторону капитана Саленко. Заметил, лишь когда они возвращались к основной группе. Саленко, дав приказ двум офицерам приглядывать за женщинами, пошел с остальными к осиннику. Я не придал этому большого значения; к тому же, ко мне вдруг подошел Губкин, который был непонятно возбужден, и завел странный разговор о погоде, надоевших ему комарах и прочей ничего не значащей ерунде. Потом спросил, не хочу ли я выпить, но услышав, что я совсем не употребляю спиртного, так же внезапно замолчал и удалился.